– Слава! Слава! – дружно поднялись мужи и протянули к ней наполненные питьем братнины. Видно было: они разделяют выбор своего князя и рады, что он назвал ее княгиней синеокой Тивери.
Тишина и покой в Волотовом тереме у леса наступили где-то под утро. Одни ушли, перебрав хмельного, к своим халупам, других челядь спровадила чуть не силой в клети. Потом принялись за уборку. Миловида не бралась за черную работу, больше указывала, что и куда нести, да наводила после того, как вынесли недоеденное и недопитое, порядок в гриднице. Хмель прибавил ей сил или радость бодрила ее – работа горела в руках. Видно-таки, радость будила в сердце силу: приятно, что была в центре внимания всего застолья, что ее принимали не за челядницу, а за госпожу, тянулись к ней братницами, хвалили и льстили, говорили, знают, сколько горя пережила, и потому рады, что все позади, что она снова в своей земле, среди своих людей. Ой, да такого о себе сроду не слышала, такой доброты не видела. Почему же не быть в руках силе, не играть веселью в сердце, когда в душе праздник? Если бы могла, весь мир обняла бы, всех наградила бы тем теплом, той радостью. Заново застелила освобожденный от яств стол, расставила вдоль стен лавки, а усталости, несмотря на позднюю ночь, не было в помине. До усталости ли, если в тебе играет-перекатывается веселая волна? Вот расставит все по порядку, подметет гридницу, тогда уж пойдет ляжет и заснет, если сможет.
Оглянулась, услышала скрип двери и застыла: на пороге стоял он, князь Волот.
– Я за тобой, Миловидка. Время позднее, оставь уборку на завтра.
Не знала, что сказать ему, однако и на зов не шла. Стояла, отрешенная, и ждала. Да не ждалось Волоту. Оставил приоткрытой дверь и пошел к ней твердым, несмотря на хмель, шагом. Видел: чем ближе он подходил к Миловиде, тем взволнованнее она становилась. Раскраснелась, глазами, устами хотела что-то сказать и не могла.
– Может, раздумала, отменила свое решение, с которым шла к покойной княгине? Может, разгневалась на меня за то, что так долго не возвращался?
– Я не из гневных, дорогой мой князь, – говорила и не прятала, как раньше, глаз. – Наверное, это и хорошо, что задержался. Было время подумать.
– Правда?
Волот и без объяснений видел, что правда. Не расспрашивал больше ни о чем, не колебался, а подхватил взлелеянное в мечтах счастье на руки и понес к дверям. Открывал их сильным толчком ноги и шел дальше, ощущая радость, какой не знал до сих пор, счастье, какого еще не изведал.
«Моя, моя!» – кричало все его естество, а девушка словно бы услышала этот крик и попросила:
– Ты же не обманешь меня, князь?!
– Никогда!
– И долго-долго будешь со мной?
– До конца дней своих. Если и уеду по зову земли или народа тиверского, то ненадолго. Слышишь, счастье мое, все буду делать, лишь бы не оставлять тебя надолго.
– Я полагаюсь на твое слово и вверяюсь твоей чести.
Недаром говорят: мягче стелешь – тверже спать будет. Миловидка не знала, не ведала о том, что ее ждет, когда так сладко спала под надежной рукой Волота. Давно отпели разбуженные рассветом птицы – под окнами терема и далеко за лесом, поднялось солнце, ночная прохлада уступила место дневному теплу, а в княжьей почивальне все еще видели сны и наслаждались тем покоем, который дарит утренний сон. Миловидка проснулась и сразу поняла, что проснулась не сама.
– Кто-то стучит в ворота, – всполошилась и настороженно прислушалась она.
– Ну и что? Там есть челядь, – сквозь сон успокоил ее князь.
– И все же вон как стучат! Я пойду, пожалуй, в свою клеть.
Говорила, пойду, а сама не шла, лежала и боязливо жалась под одеялом. Всем своим видом умоляла: будь добр, отвернись, дай одеться. Но князь не сразу отогнал от себя сон и покорился воле жены своей. Только когда стук повторился еще громче и настойчивее, потянулся сладко и сказал:
– Лежи, я сам пойду, угомоню нетерпеливых.
Он был недоволен: где же челядь, почему его заставляют выполнять и эту работу? Вышел на крыльцо, остановился удивленный: ворота уже открывали, и первой в просвете появилась Малка.
Знал ли, что привело ее сюда, или только догадывался, но снова нахмурился, посуровел.
– Что случилось? Почему так внезапно приехала?
– Может, поведешь сперва в покои, потом будешь спрашивать?
Молча повернулся и пошел. Уверей был: Миловидку уже не застанет, но об этом меньше всего и думал, а горел желанием отчитать Малку, и отчитать по возможности язвительней.
– Ну, – остановился перед нею, когда зашли в покои. – Говори, что случилось?
– Боюсь за всех нас, потому и приехала. С каких это пор ты стал обходить свой терем и семью свою в стольном Черне? Почему приехал сюда?
– А с каких пор Малка забыла, что она княгиня, а не просто жена?
– Разве с таким князем не позабудешь?
Видят боги: не хотел быть слишком резким с матерью своих детей, но что поделать, если сама напрашивается.
– С каким это – таким? Неужели тебе не ясно: то, что делает и думает князь, касается только его. Если сказано жене: будь в Черне, присматривай за очагом и детьми, то и должна быть у очага. Тебе этого мало?
– Наверное, мало, если не спала всю ночь, снялась ни свет ни заря и приехала.
