вырвалась на волю, видела ли их детей, внуков, не знает ли, где они и что с ними…

Что оставалось делать Миловиде? Вынуждена была рассказывать людям, где их родственники, какая доля выпала молодцам, какая – девушкам. Пока рассказывала, и ее горе как бы сроднилось с чужим и стало общим горем…

– Князь ездил к императору, просил его и чуть было не освободил их всех, – говорила Миловидка и начала ловить себя на мысли, что стала вроде бы сторонницей князя и его делу. – Император присылал в Маркианополь и Одес своих людей, они должны были освободить вывезенный из Тиверской земли народ. Но, на беду, ромейские воеводы успели посадить людей в лодьи и вывезти морем на далекие торги.

– Боженьки! – запричитали женщины. – Это ж вечная каторга! Не будет оттуда ни ответа, ни привета! И рученьки закуют нашим деткам в вериги, и устоньки замкнут чужим словом и палкой. Заставят отречься от своего имени.

И голосили, и причитали на бывшем Ярославовом подворье, словно справляли тризну – по хозяину, который так много труда вложил, чтобы построить новую хату, по хозяйке, растившей деток и заботившейся о них, по деткам-мученикам, по бабушке с дедушкой, которые хранили, да не сберегли очаг предков. А когда выплакали все слезы и выплеснули с ними часть горя, забрали с собой Миловиду, сказав ей:

– Живи с нами, дитя. Придут из леса старейшины, придет тетка твоя, подумаем тогда вместе, с кем тебе жить в Выпале и как.

Выслушала соседей Миловида, дождалась старейшин, тетку и не стала противиться их решению: осталась со своими и делала то, что и они. Тут свои люди, а среди своих и в радость веселее, и в горе легче. Вон как мало осталось выпальцев, и у каждого не меньшее горе, чем у нее. Одна сына или мужа потеряла, другая – дочку, третья – и сына, и мужа, и малых деток. Так с кем же жить Миловиде, как не со своими людьми? Даже не вспомнила о том, что князь говорил: не обходи стороной Черн и мой терем. Сказали: должна идти туда, где все, – пошла; сказали, нужно делать, что делают, спасаясь от беды, выпальцы, – делала. И по весне, и летом, и осенью, пока не остановили:

– Баста. Зиму перезимуем в хатах, которые успели поставить, остальные – построим летом.

Миловида жила у тетки, младшей отцовой сестры, и, ясное дело, искала у нее участия. Чувствовала себя, может, и не так, как у родной матери, но понимала, относятся к ней по-доброму – жалеют, стараются утешить.

Пришла осень. Захлюпали за окном теткиной хаты дожди. И Миловидка почувствовала себя лишней и затосковала. «Где Божейко? – думала она. – Как там ему? Неужели правду говорил князь, продали его ромейским навикуляриям или римским арматорам, заковали в кандалы, и сидит он теперь на веслах днем и ночью под палящим солнцем или под холодным осенним дождем? Боги милостивые! Что же будет, если и вправду так?.. Она же не дождется его оттуда во веки веков. А вызволить и подавно не сможет. Все равно, нужно попасть к ромеям, найти его, а уж после всего узнать, к кому обратиться, чтобы получить солиды, и выкупить его.

«Бедняжечка! Тоскуешь ли ты по мне, как я по тебе? О чем думаешь-гадаешь? Как чувствуешь себя на том холодном море, в далеком вражьем краю?»

Не хотелось выдавать себя перед родными, поэтому нечасто давала волю слезам, таила горе в себе и мучилась. Выходила из хаты и делала что-то на подворье. А то и совсем уходила подальше от теткиных глаз. Куда брела грязными улицами, чего хотела – сама не знала, пока однажды не забрела в лес, а по лесу – к тому самому дубу, у которого ждала Божейку. Это ж там, за лесом, Солнцепекская весь, а в той веси должны жить Божейковы родители. Уцелели ли после той ромейской напасти, она не знает. А если уцелели? Мама его не ведает, что случилось с Божейкой, куда он делся… Как же это она до сих пор не пошла и не рассказала?.. Ведь у отца и у матери сердце от тоски разрывается, а еще больше, наверное, от неизвестности, где сын, что с ним, а она молчит. Спаслась, вернулась в родные края и молчит.

Так бы и понеслась, полетела в ту сторону, где Солнцепек. А подумала, какую весть принесет родителям Божейки, и поостыла: нечем ей утешить стариков.

«А что утешит? – сразу же и передумала Миловида. – Неизвестность?.. Как поехал перед Ярилой на праздник, так и пропал. Нет, я должна пойти. Пусть ругают, скажут: „Это из-за тебя!“ Пускай выгонят из хаты, а сказать должна».

Дождалась, пока распогодится, чтобы немного спала с травы роса, сказала тетке, куда идет, расспросила дорогу и подалась в Солнцепек.

Тропа была широкая: не только конем – возом можно проехать. Однако шла все лесом и лесом. Сначала под гору – к дубу и роднику, что бьет из-под его корня. Остановилась, когда пришла к громовой воде, упала перед родником на колени да и стала пить.

– Научи, водица, – попросила, напившись, – дай мне силы побороть печаль свою и отыскать ту единственную тропинку, что приведет меня к моему милому. Ты помогла мне, когда просила тебя перед праздником Ярилы, встретиться с ним, так помоги и сейчас отыскать его в чужом краю, среди чужих людей. Слышишь, водица сладенькая, водица чистая, водица громовая. Прошу тебя, помоги!

И долго молилась, а помолившись, стояла на коленях и ждала. Чего ждала – и сама не ведала. Вдруг обернулась: не стоит ли, как и в прошлый раз, сзади или в стороне ее желанный – Божейко, не говорит ли он, как тогда: «Я здесь, Миловидка! Прибыл, как и обещал»?

Но нет, на этот раз никого кругом, только лес и лес, а в лесу – молчанье и опечаленные поздней порой деревья.

Вздохнула, поднялась на ноги и пошла в долину – туда, куда вела протоптанная в лесу тропка.

Не боялась, что может сбиться с дороги, поселяне говорили: тропинка одна, выведет куда нужно. Шла и шла себе. Когда вышла на поле, засветилась, словно звездочка, которая избавилась от туч: Солнцепекская весь прижималась к лесу цела-целехонька! Небольшая она, но следов пожара не видно.

Не успела вспыхнуть искорка радости в сердце Миловиды, как тут же и угасла.

«Ведь он мог быть на Ярилу дома и не попал бы в плен. Видно, ромеи не добрались сюда, все, кто жил здесь, живут счастливо и поныне… Горюшко горькое, и зачем только она встретилась с Божейкой той ночью? Встретилась бы вот сейчас и сказала бы ему: „Я здесь, ладо, бери меня в жены“. И жили бы мы с тобой в любви и согласии, уверена, что скоро и раны бы душевные затянулись, которые нанесла смерть мамы, отца, всех близких. Потому что люб ты мне. Знаю, жили бы, как голубки, в своем гнездышке. А что без тебя? Что?..»

Так бы и упала на землю, по которой ходил Божейко, и плакала, плакала, пока не изошла бы слезами.

Вы читаете Синеокая Тиверь
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату