попросить, но не мог. Так нелегко подойти и сказать: «Я предал вас: и тебя, жена, и вас, дети… Увидел девку красоты неписаной, забыл обо всем, пошел на предательство, чем, наверное, и прогневил богов, а разгневанные боги покарали меня самой страшной карой – слепотой сына». Ой нет, сказать о таком не может, лучше будет, если не узнают.
Замечала ли его муки-покаяния княгиня Малка, одни боги ведают. Но на благосклонность отвечала удвоенным вниманием, а на ласку – благоговением. Как и дети, между прочим. Особенно самая младшая – Миланка. Светилась, как солнышко, покоя не давала отцу. Только отец в терем, уже бежит, смотрит- заглядывает в двери. И улыбается так, что и каменный не останется равнодушным, скажет: «Заходи, дитя».
Не гневался за это на нее и на нянек-челядниц. Усаживал на колени и наслаждался щебетаньем- разговорами, глазоньками доверчиво-добрыми и чистыми. И слушал внимательно и чинно, а то и смеялся, слушая.
– Вот ты какая у нас! – удивлялся. – Умеешь быть пташкой и петь, как пташка?
– Да.
– Ну-ка спой!
Девочка не заставляла себя долго просить. Быстренько слезала с отцовских колен, становилась, как подсказывал ее детский разум, и напевала:
Князь подхватывал малышку на руки, прижимал и целовал нежно.
– Какая ты у нас славная, Миланка! Какая милая девочка! Кто же это тебя научил всему? Бабуся?
– Она.
– А ты уже сеяла мак?
– Нет, собирала только. Бабуся говорила, весной будем сеять.
– Поедешь к бабушке?
– Поеду. А батюшка поедет с нами?
– Поеду, дитя мое.
– На все лето?
– Нет, на все лето не смогу. Буду приезжать на праздники да когда будет свободное время.
– Приезжай, батюшка. Там так хорошо! И песик у бабуси есть, и кошечка, и цыплята. А еще бабуся много сказочек рассказывает нам, поет всякие песни.
– О-о! Ты и сказочки уже знаешь?
– Знаю.
– Может, расскажешь?
– Я лучше спою еще.
Не ожидая приглашения, пускалась в танец. А танцуя, напевала:
Они так громко смеялись, поднимали такой шум, что челядницы удивлялись и радовались, глядя на них.
Не раз думал князь: хорошо ли, что все Миланка да Миланка развлекает отца, не пора ли и отцу потешить дочку?
Искал и не находил для нее развлечения или времени на развлечения. Но однажды, когда выпал снег, вошел со двора радостный и бодрый.
– А ну-ка, Малка, одевай детвору, да потеплее. Поедем в Соколиную Вежу, прокатим в санях наших соловушек и Богданку проведаем.
И усаживались в запряженные тройкой сани, и ехали заснеженным полем и лесом. Волот был таким, как и утром. Смеялся радостно, смешил всех и напоминал челяднику:
– Гони, гони вороных! Они застоялись, пусть несут так, чтоб снег летел из-под копыт, чтобы ветром дух захватывало у нашей Миланы. Ей это нравится. Правда, Миланка?
Укутывая девочку, заглядывал в ее горящие глазки и радовался.
«Несправедлив я был к Малке, – признавался себе. – Ой, несправедлив! Девчонки не такой уж и вред для рода. Вон какая красавица старшая – Златка. А какая Миланка! Вторая Миловидка по красоте. А значит, не нужно падать духом. Постигло горе сына? Не будет наследника кровного? Так будет два зятя! Один из них заменит сына, если на то пойдет, и сядет на княжеский престол в Тиверской земле! Не все еще потеряно. А может, и ничего не потеряно».
XVI
Зима извечно была порой отдыха. И для князей, и их воинов, и для смердов-поселян. Не до отдыха лишь ремесленному люду: оружейникам да мастерам по золоту, кузнецам да лудильщикам, плотникам и ткачам. Тем, наоборот, надо наверстывать зимой, брать на прожитье то, чего не возьмут весной, летом, когда в поле горячая пора. Да и ремесленников не так уж и много. Все остальные знают: настала зима – пришло время отдыха, а лучшим отдыхом всегда была и остается охота.
Не удержался от нее и князь Волот. Поездки в Соколиную Вежу, правда, немного поубавили в нем страсти к охоте, но не настолько, чтобы отказаться от нее насовсем. Как только легли глубокие снега и в Тивери твердо установилась зима, заржали у княжьих конюшен кони, залаяли на скотных дворах псы, отозвались, пробуя голоса, рожки, за ними – и басистые турьи рога. Ловчие покрикивали на челядь, челядь