Миланка, подошла сразу, как увидела его зрячим, и спросила:
– Не больно теперь, братик?
– Нет, Миланка, – улыбнулся Богданко. – Видишь, исцелился, свет вижу, тебя вижу. А почему спрашиваешь так?
– Потому что мне было очень больно, пока ты не видел.
И дома его не оставляют без внимания, и на людях тоже. Да и Малка не решается отпустить Богданку одного, сопровождает его или зовет в княжеский терем тех, кто хотел бы повидать сына. Словно дитя, радуется и цветет, глядя на выздоровевшего сына, что он, как и все, удостоен наивысшей благодати из благодатей божьих – видеть свет и людей в нем.
Как же сказать ей, если доведется: он – княжий сын, время ему возвращаться к ратной науке? А говорить рано или поздно придется.
Знал, говорить сейчас не время, когда-нибудь потом, потому и не спешил с преждевременными хлопотами. Подумал, да и забыл. Зато Малка не забыла напомнить ему о своем:
– Это что же оно будет, Волот? – сказала и пристально посмотрела.
– А что должно быть? С кем?
– Говорю о Богданке. Спрашивал ныне, не приедут ли к нам Вепры. Сразу подумала: он о Зоринке Вепровой думает как о суженой и хочет ее видеть.
– Пустое, Малка. Мал он еще, чтобы думать об этом.
– Ой нет, не так уж и мал. Скоро пятнадцатый год пойдет. А какого горя изведал… И Зоринка не забывала его, пока болел. Частенько наведывалась в Соколиную Вежу. Да и щебетуха какая. Сам видел и знаешь: не в отца – в мать пошла. Вот и нащебетала отроку желание-мечту.
Князь то ли не поверил ей, то ли не захотел верить.
– Жаль, – вздохнул. – Жаль, Малка, если Богданко на самом деле взлелеял в себе такие надежды. Слышала же и знаешь: Вепр отрекся от нас после смерти сына.
– Неужели на мир и надеяться нельзя?
– Выходит, так. Сказал, что не хочет быть воеводой в княжеской дружине, и уехал на дарованные ему земли при Дунае.
– А может, это он свою боль прячет за тем отчуждением?
– Ой, нет, чует сердце: нехорошее что-то замыслил бывший побратим. Да и верные люди доносят это до ушей.
– Может, тебе следует поехать, объясниться?
Волот недобро взглянул на жену.
– Хочешь сказать – повиниться?
– А почему бы и нет? Вина хоть и невольная, а есть. А невольную вину всегда можно объяснить.
– Только не Вепру. Как с ума сошел: и лютует, и пенится от злости, и угрожает. Будто я виноват, что его сын дошел до татьбы и заслужил позорную смерть.
– Вепр – отец, его можно понять.
– Я-то понимаю. А пойди спроси у Вепра, почему он не хочет всех нас понимать? Ему больно, что потерял сына. А сотнику из уличей не больно? Всему народу тиверскому не больно было бы, если бы дошло до наездов, а то и до настоящей сечи с уличами? Знаешь ли, скольких девок постигло бы тогда бесчестье и сколько бы мужей мы потеряли, если бы послушали Вепра и с оружием отбили его Боривоя? Ведь этим порушили бы вечный мир между кровными племенами.
– Если Вепр не хочет или не может быть рассудительным, то таким должен быть ты. И ради детей наших, и ради земли, слышишь? Вепр – лютый, не доведи боже иметь его врагом как в мирное, так и в бранное время, не поступись гордыней, пойди к нему. Я уверена, это умилостивит гневного мужа, а скажешь ему одно-два слова покаяния – и совсем расчувствуется, согласится с тобой: если пришла одна беда, следует ли звать другую?
– Он уже позвал ее. Спешно строит острог и пристанище при Дунае, а это неспроста.
– Тогда тем паче поезжай. Слышишь, Волот?
– Слышу, чего же не слышать.
XXXI
Князь Волот только собирался отправиться в путь, а Миловидка завершала его. Вдоль и поперек исходила многолюдные Фессалоники, расспрашивала встречных на улицах, в пристанище, не знают ли, где есть анты, стучалась под разными предлогами в ворота вельмож, не обходила и торжищ, где было полно разного люда, но все напрасно. Не было ее Божейки, канул в водовороте человеческом, уже и не отыскать, наверное, его следы. Одни говорят, не видели, другие – не знаем, третьи – пожимают плечами и идут мимо. А куда идти Миловиде, что делать, если и Фессалоники оказались миражем, в который верила, как в свое спасение, но который бесследно растаял.
Она так глубоко задумалась, что не услышала, как остановились рядом две женщины. Встрепенулась, когда ее окликнули.
– Вельможная госпожа спрашивает, – сказала старшая, наверное, челядница, – ты из Склавии?
Миловидка знала, что склавины – ближайшие на западе соседи тиверцев и тоже славяне, поэтому обрадованно подтвердила.
– А из каких склавинов? – поинтересовалась более молодая. – Из ринхинов, сагудатов или стримонцев?
