ней. Выучив его, я найду ему работу у чужих людей. Поневоле придется зарабатывать на хлеб.
— Гм… Сомневаюсь, что Глембовичи сделают него работящего человека. Очень уж здесь комфортно. Здешняя роскошь никак не способствует тому, чтобы выбить из него великопанские замашки.
Вальдемар быстро сменил тему. Он знал одно — дюбыми усилиями он постарается сделать Богдана полезнымчленом общества. Эта задача — единственное, что заполняет пустоту его нынешнего существования.
«Нет, он будет человеком!» — восклицал про себя майорат.
XXIII
Как-то вечером, вернувшись из Слодковцов, Вальдемар обнаружил у себя на столе письмо Богдана, состоявшее из одной-единственной строчки:. — «Не ищите меня, я вернусь».
Вальдемар вызвал лакея:
— Давно уехал молодой барин?
— Часа два назад. Велел оседлать Рамзеса… «Снова на этом звере», — подумал майорат, но вслух ничего не сказал.
Наступила ясная, лунная осенняя ночь.
От влажной земли поднимались бело-серые клубы тумана, покрывая мокрую траву, сверкавшую от густой росы, ползли над полями, стелились над пригорками, сгущались над бочагами, озаренные лунным сиянием, словно опаловый дым кадильниц в часовне из хрусталя и серебра.
Темная чащоба зарылась в туман, словно кудлатый медведь в пелену снежной бури. Туман окутывал стволы, полз по ветвям, поглощал раскидистые кроны, дыша странной печалью сотканных из лунного света видений Легких, как дыхание. Печаль эта плыла над полями, проникая в сердце Богдана.
Богдан вздрогнул. Конь под ним дернулся, почувствовав неуверенность седока. Белый заяц вдруг выскочил из-под самых копыт, пролетел снежным комочком и исчез в тумане. Норовистый конь вскинулся и понес.
Богдан был скверным наездником. Чувствуя, что вот-вот упадет, он обхватил руками шею араба, а тот летел, словно дух туманных полей, то исчезая в клубах сизой мглы, то выныривая под лунное сияние.
Понемногу Богдан оправился от испуга, ему даже понравилась бешеная скачка в таинственной ночи. Он ощупью нашел поводья и теперь направлял коня в густые полосы тумана, жадно вдыхая влажную сырость, упиваясь свободой и зыбкими миражами.
Впереди вдруг возник ров, до краев полный темной водой с висевшими над ней клочьями тумана. Рамзес прыгнул, легко преодолев преграду. Но Богдан не удержался в седле. Он, вскрикнув, полетел на землю. Услышав удаляющийся стук копыт испуганного коня, тут же вскочил на ноги, но Рамзес был уже далеко.
Богдан остался один в белом мареве тумана. Болела левая рука, в голове слегка шумело, но он, в общем, не пострадал, наоборот — ощущал какую-то приподнятость. Он обрел то, чего так жаждал: тишину и одиночество.
И медленно пошел берегом канала, направляясь туда, — где едва слышно шумел темный бор.
Богдан не думал ни об убежавшем коне, ни о том, что оказался в неизвестных ему местах и не знает дороги; Только один вопрос звучал в ушах: — Неужели пора? Выдержу ли я? Богдан мысленным взором увидел понурую даль своей жизни, лишенную горизонтов, замкнутую в круг обязанностей. Печаль охватила его, словно жажда, которую человек не в силах утолить, но не может изгнать из сознания. Тревога о будущем вползала в душу Богдана, пробуждая там безотчетный страх. Он знал, что потерян для мира, в котором жил, дошел до предела, его прежние идеалы повергнуты во прах. Никогда еще он не осознавал этого так ясно, как теперь. Жизнь выбила его из седла столь же безжалостно, как только что Рамзес, предоставив самому себе, и рассчитывать отныне предстояло лишь на собственные силы. Он потерял опору — но обрел опеку. Майорат приютил бездомного бродягу, но Глембовичи были лишь порогом к новой жизни. И окружающую роскошь вскоре предстояло покинуть ради тяжкой работы ради куска хлеба.
Нужно забыть о прошлом, отринуть былую шляхскую спесь, идти в широкий мир, явиться людям не в качестве Михоровского-аристократа у родовитого пана, магната и богача, а Михоровского, работающего за деньги, Михоровского-подчиненного, всецело зависящего от нанимателей. Нужно забыть обо всем, что так любил — о путешествиях и легко тратившихся деньгах, о блеске и роскоши, о вечном фейерверке беззаботной жизни! Нужно забыть о прежних мечтах и фантазиях, потому что нет прозаического фундамента для них — денег. Он потерял все, что имел, считая деньги вещью низкой, недостойной раздумий благородного человека, он свято полагал, что деньги выполняют лишь роль лакея, послушно отворяющего двери в сияющий мир роскоши и богатства, а потому следует пользоваться ими, но искренне презирать… Боже, какими пустыми и ничтожными казались теперь Богдану эти мысли!
Деньги отомстили наконец. Мертвый дракон — золото — скалит клыки и дико хохочет. И хохот этот доносится отовсюду: куда ни повернись, в мозг врывается зловещий рев:
— Работа, работа, работа! Только работа и осталась — тяжелая, унылая, неизбежная… Золото ускользнуло из холеных ладоней и мстит теперь…
Первый укол боли Богдан почувствовал в казино, когда крупье смел своей лопаточкой его последние деньги. Словно невидимая рука нанесла сильный удар в грудь — но в тот миг Богдан еще не понял, что произошло, и отделался веселыми шутками.
Лишь теперь он в полной мере оценил трагизм происшедшего.
И будущее лежит перед ним, как на ладони. Но Богдан не поддастся несчастьям, не опустит руки. В прихлебателях майората жить не будет. Возьмет жизнь за рога и будет бороться до последнего.
Возможно, он и победит гидру грядущей нужды и к нему придет достаток — или когти гидры станут хотя бы не столь острыми и мучительными. Как бы там ни было, придется научиться во многом отказывать себе Богдан шагал в клубах редеющего тумана, привыкая к грядущей неизбежности.
Он вошел в лес. Шум невидимых во мраке вершин казался громким дыханием неизбежности, овладевшей его душой, печальным прощанием с навсегда покинутой роскошью, отдаленным, но грозным гулом всемогущего золота, столь презираемого раньше Богданом…
Михоровский, чью одежду увлажнили туманы и роса, озябший телом и душой, споткнулся о корень и растянулся на земле. Но не встал — всем телом прильнул к толстому ковру влажного мха, обнял ствол дерева и заплакал. Из груди вырвались незнакомые прежде звуки — плач по утраченному навсегда блеску великосветской жизни, плач по роскоши и беззаботности бытия…
Рыданья юноши сливались с шумом ночного леса, но звучали в нем диссонансом. Белесые туманы, уползая с полей под натиском лунного света, плыли в лес, стелились меж деревьев, словно пуховым занавесом укутывая содрогавшегося в рыданиях Богдана.
…Часа в два ночи в кабинет майората на цыпочках вошел Юр. Лицо у него было встревоженным.
— Что там? — спросил майорат. Ловчий шепотом доложил:
— Рамзес прибежал один, взмыленный; весь в грязи.
Последовала долгая пауза.
— С какой стороны он прискакал?
— Неизвестно. Его обнаружили у двери в конюшню.
— Хорошо, иди.
Майорат бодрствовал до утра. Порой он вскакивал, словно собираясь броситься на помощь, и тут же садился:
— Куда идти? Где его искать? Где он может быть?
Вальдемар был бессилен что-либо предпринять.
XXIV
