Гелена Мнишек
МАЙОРАТ МИХОРОВСКИЙ
I
Пламя росло, крепло, наливалось мощью. Искристые языки, вздымаясь над серыми стенами строения, дерзко рвались в небо. Словно змеи, свертывающиеся перед («риском в кольцо, а потом отчаянным рывком настигающие жертву, обжигающие бичи огня, сплетаясь в клубки, вдруг расправлялись и с яростным упорством стремились все выше и выше…
Мартовская ночь пыталась поглотить треск и зловещее шипенье пламени; фабричные здания и трубы капались нарисованными на фоне мрака, окаймленные снизу кроваво-красным венцом, словно бы коралловым ожерельем — живым, растущим, содрогающимся в порыве уничтожения. Жуткие языки огня извивались, взлетали, потрясая пурпурно-золотыми гривами, вырастали огромными, словно титаны; стаей безумных, хохочущих демонов кружились в диком танце, преследуя друг друга, сливались в адских объятиях, колыхая величественными, прожорливыми пламенными телами.
Уже не коралловое ожерелье — буйные фонтаны огня окружали фабрику, словно поджегши небо, окрашивая розовым ночные облака. Пожар бушевал, разрывая ночную тишь гулом и пронзительным свистом огненных бичей, выдувая черные великанские столбы дыма. Пожар сыпал искрами. Ливень из пурпурных и золотых звезд, неустанно бросаемых с лютой яростью огненным сеятелем, осыпал окрестные крыши, опалял деревья. Потоки огня извергались в ночь, ужасая своим могуществом, заливая все окрест огненной лавой.
Неисчислимые столбы дыма казались чудовищным лесом, колышущимся, ревущим, сама земля, казалось, застонала и содрогнулась в трепете.
Пламя безумствовало. Умолкли пронзительные свистки караульных, человеческий муравейник откатился в ужасе. Только большой колокол продолжал: Горе нам! Горе!
Начищенные каски пожарных факелами мелькали в толпе. Среди перепуганных людей извивались толстые змеи шлангов, из них с клокотанием вырывались струи воды и тут же гибли в огненной бездне.
Рев огненных демонов заглушал шум насосов.
Безмерный ужас охватил людей. Страх сковал и Горели небо и земля.
Все тише и слабее, из последних сил стонал пожарный колокол; горе! горе!
И вдруг страшный гул потряс небеса, воздух, землю будто бы взорвался целый склад динамита.
Прямо из объятой пламенем стены большого строение вырвался фиолетово-синий столб огня, конвульсивно содрогнулся, проламывая стену, и, словно лава из вулкана» заструился вниз.
Это прорвало главный резервуар винокурни.
Окутавшись синим шарфом пылающего спирта, пожара окрасился в желтые тона и перестал расти. Однако, скоро жажда разрушенья взяла свое и огненные демоны взметнулись в зенит.
Людей охватила паника. Крича, они разбегались от пылающей реки спирта. Безумие овладело и пожаром, людьми. Огненный потоп отнимал разум. Люди бежали не разбирая дороги, налетали друг на друга, сбивали с ног, не слышали ни чужих криков, ни своих собственных. Временами, когда вопли обезумевшей толпы утихали на миг, удавалось расслышать отдельные голоса, решительные, фанатичные. По их призыву десятки кулаков взлетали над головами, грозя пожарным. Другие: сыпля проклятьями, грозили пожару. Среди грохота и, треска, шипенья пламени все чаще, все громче раздали; вались эти решительные ненавидящие голоса.
— Они нас поубивают, — перешёптывались пожарные.
— Тушите! — кричал их начальник.
II
— Ромны горят! Горит винокурня майората! Паровые мельницы горят! — раздавались вокруг испуганные голоса.
В искристом сиянии пожара белели в отдалении дома ближайших фольварков. Вся округа была залита зловещим багровым сиянием.
Снег таял, и в грязных лужах отражалось пылающее небо, огнистые головни, рассыпая последние искры, затухали в хлюпающей грязи. Казалось, солнце рухнуло на землю и, ворочаясь огненным клубком, простирало вокруг пламенные языки, которые то вздымались, то опадали.
Зарево пожара осветило башни и башенки резиденции майората, отразилось кровавыми отблесками в окнах, окрасило розовым стены.
Из главных ворот на полном скаку выехали несколько всадников, направляясь в сторону пожара. Они мчались так быстро, что напоминали Дикую Охоту. Во главе кавалькады скакал черный жеребец с развевающейся гривой и пышным хвостом. Пламя отражалось В его огромных глазах, а из ноздрей, казалось, летят искры. Черный жеребец с белой грудью несся, как буря, но стройный всадник в черной бурке крепко держался в седле.
Всадники почти доскакали, когда дорогу им преградил человек на коне, без шапки, с закопченным лицом и опаленной шевелюрой. Кони взвились на дыбы. Посыпались вопросы.
— Что случилось?
— Поджог… занялось со всех углов… Какие-то чужаки… агитаторы!
— Все пожарные там?
— Все, пан майорат!
— Спасайте дома работников и слуг, фабрику бросьте! Живо!
— Мельницы уже сгорели. Но остальные резервуары можно отстоять, там столько спирта…
— Слушать меня! Люди важнее! Скачите, Бадович!
Голос майората звучал спокойно, но ослушаться его было нельзя.
И в эту минуту не выдержали другие резервуары. Ослепительные молнии взлетели в небо, коснулись розовых облаков и низверглись вниз струями огня, пронзительно шипя; ринулись прямо на майората.
Огромного роста пожарный с помощью еще двоих отвел в сторону черного жеребца. Бледные, перепуганные, они закричали наперебой:
— Пан майорат, подальше, подальше! Сгорите!
— Спасибо, хлопцы… Брунон и Юр — на пожар! Спасайте дома! Пан Урбанский, помогите брандмейстеру!
Ловчий Урбанский поклонился, но с места не сдвинулся:
— Пан майорат, не стоит вам туда ехать… опасно… там чужие… бунт!
— За меня не беспокойтесь. Живее!
Майорат остался один. Он с силой натягивал поводья; сдерживая разгоряченного коня, но Аполлон приплясывал, разбрызгивая копытами грязь, зло всхрапывал, приседал.
В серых глазах майората отражалось пламя. Нахмуренные брови сошлись в линию. Огненные отблески озаряли худое, благородное лицо. Он спокойно смотрел на бушующий океан огня, только ноздри его раздувались, выдавая внутреннее волнение.
«Что я им сделал? Неужели это месть? Но за что? — потрясенно думал он. — Агитаторы… бунт… Значит, и к нам докатилось?»
Саркастическая усмешка исказила на секунду правильные черты лица, серые глаза иронично сощурились.
— Быдло! — сорвалось со скривившихся губ. — А я пытался приобщить их к наукам… — вздохнул он горько. — Овцы, сущие овцы, бараньи мозги!
И вдруг его охватило неудержимое желание спасти, уберечь этих сбитых с толку, одурманенных кем-то
