замечательным машинам я испытывал особое пристрастие, так как в последние годы часто путешествовал в них по далеким и близким городам и в совокупности провел в их салонах не один месяц. А как прекрасно было, прождав час под дождем, на бетонке, увидеть огни приближающегося «дома». А потом чудесное мадьярское творение останавливается, мягко отходит в сторону дверь, я называю город, до которого собираюсь ехать, вручаю сменному водителю рубли, тот отрывает по трафарету билет, дежурный свет гаснет, я нахожу свободное место, вешаю мокрый плащ в гардеробе за последними рядами кресел, возвращаюсь, сажусь, достаю из сумки сухой свитер, переодеваюсь наскоро, откидываюсь в кресле, что достигается простым нажатием клавиши на подлокотнике, а за окном на скорости возникают и пропадают огни встречных машин, проселков, изредка мы въезжаем в города, и тогда автобус останавливается. Или, сбросив скорость, проносится мимо площадей и домов со светляками мающихся окон, в ночь, в даль, по бетону и асфальту. А потом, проснувшись, я узнавал, что через час или около того будет мой город — цель и смысл. А потом опять бетонка или асфальт и ночь с дождем или без него, а может, не будет бетонки, а будет нормальный, обжитый и набитый ночными людьми автовокзал. У меня, насколько я помню, было тогда достаточно времени для передвижения по ближайшим региональным окрестностям.
Так как мне предстояло провести ночь в автобусе, нужно было соответствующим образом экипироваться — уложить в сумку лучший костюм (единственный), так как я ехал к Ижице, которая на месяц была отправлена на дальний конец побережья, в санаторий, и не по причине болезни, а так, некоторого томительного недомогания, не имевшего ясной причины.
Ночью мне были совершенно необходимы кофе и бутерброды в пакете. И вот за всеми этими приготовлениями меня и застал Сема.
Естественно. Сема пришел с подарком. Ром «Кубинский». Шесть рублей. Ноль восемь литра. 45 градусов. Я бы его и по обрыву этикетки узнал. Но я рассуждал так. Если мы с Семой нарежемся, на что он и рассчитывал, утром я буду моментально «расшифрован» Ижицей и с позором выдворен по трассе «Икаруса» назад. Она вовсе не уважала меня в состоянии синдрома, даже самого незначительного, и, понятно, не уважала все, что этому предшествовало. А уж историй о разнообразных приключениях — моих и Семиных, и компании, и прочих — ходило по городу столько, что мы и сами уже не знали, где истина. И я отказался от подарка… Сема посидел, покурил с полчаса, хотя и знал, куда и к кому я еду. Ром же из моего поля зрения исчез. Я, готовый душевно, физически и инвентарно в дорогу, полежал на диване, посмотрел по ящику половину какого-то фильма, затем взял сумку и отправился на автостанцию. Сумка показалась мне тяжеловатой, но коли едешь к такой женщине, как Ижица, не думаешь о пустяках. И вот уже в автобусе, за полночь, открыв эту сумку, я под свертком распознал этот кубинский ром. Сема сунул его мне в дорогу. Вначале я было поддался обстоятельствам, возликовал, хотел отвинтить крышку, но остерегся, закрыл сумку и смежил очи.
Утром ясным и праздничным я ступил на плиты города, являвшегося на этот раз целью моего посещения, и тут же поспешил внутрь автовокзала, дабы взять билет на обратный ночной рейс. Далее я переоделся, но не в туалете автостанции, а не поленился перейти через площадь и войти в здание железнодорожного вокзала, где горячая вода круглые сутки и голубой кафель, переоделся и яростно выбрился. Эти непостижимые санитарно-технические нормы здесь хранят строгие и желчные распорядители, и хлопнуть здесь из горла — Боже упаси. И вот в таком великолепном состоянии плоти и духа я полетел в санаторий. А сумку свою прежде сдал в камеру. Захлопнул ячейку и шифр запомнил.
Ижица меня уже ждала. Первым делом она убедилась в отсутствии синдрома, и пошли у нас завсегдашние беседы и потехи. Насчет интимных отношений, так в этот раз ничего не вышло. То ли дни были не те, то ли какое мнимое несоответствие пало на ее светлую голову. Но мы так и не запечалились, прослонялись, сколько позволял режим, по городу. Обед я выставил в «Орбите». Ижица уговаривала меня взять стопку, но я попросил фужер шампанского, отчего она пришла в неистовую светскость и радостное ожидание. Мы как бы скрепили, как это называется, ну помолвку, что ли. Потом долго сидели в местном парке, но он не был так хорош, как наш.
Мы расстались возле санатория. Через две недели я должен был приехать сюда опять и забрать Ижицу вовсе и навеки. И я чуть не распустил слюни. Почти пролилась скупая мужская слеза.
До автобуса оставалось еще минут сорок, но я отчего-то сед в трамвай, чтобы скорее оказаться возле своего расчудесного «Икаруса», хотя ехать на трамвае было вовсе не обязательно. И я опоздал… Во-первых, сел не на тот трамвай, так как предчувствие сладкой жизни помутило мой и без того слабый разум, во- вторых, когда я это уяснил, трамвай в сломанном состоянии находился не понять где. А в-третьих, все такси в данное время дежурили около ресторанов, в коих шла непринужденная и ненатужная обычная работа, только не зевай, этот час повторится лишь завтра, а в-четвертых, в своих парадных туфлях мне было тяжело бежать.
В принципе, ничего страшного не произошло. Я взял билет на поезд до города, где следовало сделать пересадку на электричку или же на автобус. И должен был оказаться дома не утром, а где-то к обеду. Но тем не менее печаль объяла меня, и, убивая два оставшихся до поезда часа, я совершенно автоматически отправился туда, где так недавно был во власти гармонии и смысла. Я пришел в парк и сел на скамью. Рядом поставил сумку и тут-то и вспомнил, что есть еще у меня кофе в термосе. И обнаружил вновь ром «Кубинский» отличного качества. Я достал бутылку, все еще колеблясь, но тут передо мной возник «огарок», бомж проклятый, парковое создание.
— Дай глотнуть, — возгласил он и протянул свою отвратительную лапу. Я пришел в совершенное бешенство. Я обозвал его так, что он, крякнув, растворился в воздухе. А я, все испытывая спазмы злобы, сорвал зубами крышечку и из горлышка сделал два больших глотка. А открыв глаза, увидел то, что не должен был видеть. Ижица стояла передо мной.
Видно, ей не спалось, и она покинула санаторий. Пришла, как и я, неосознанно, лунатически на то самое место, где совсем недавно мы качались на волнах благости. Она открыла было рот, захлопала ресницами, всхлипнула и побежала. А догонять ее я не стал. Это было бессмысленно. Только каблучки застучали. И тогда я аккуратно приладил крышечку на место, чтобы не пролилась драгоценная влага, положил бутылку в свой кофр и отправился на вокзал, не доверяясь на сей раз трамваю. К людям. К свету. И сел в свой вагон.
Дождя в эту ночь не было.
— О чем ты думаешь, товарищ, ожидая сигнала? Ты не думай, скоро все начнется и кончится, и, даст Бог, мы будем живы. Ты, кажется, смеешься.
— Ты ошибаешься. Все только начинается. Давай лучше выпьем кофе. Есть у нас кофе?
— Растворимый.
— Конечно, канадский?
— Нет. Нашей республики.
— Что значит — нашей республики? Это преступное государственное образование ты называешь нашей республикой?
— Ты как думаешь, будут бомбить? Замки и кирхи пострадают?
— Я думаю, бомбить не будут. Все тридцать три церкви останутся. Ну разве только продырявят чуть- чуть. И потом мы заживем. Я снова поселюсь в этом городе, но теперь все будет не так. Все будет лучше. Только вот повоюю немного и вернусь.
— Это наша земля, товарищ.
— Это наша земля. Давай растворимого и по капле тминного.
— Ну тебя к черту. Попробуй немецкой водки.
— Вылей ее себе знаешь куда? Только тминный. Полная тишина и покой пали на мой сектор обстрела и мой район действия. Только редкие силуэты противника отбрасывали тени на закатную мостовую.
— Только не на закате, — попросил я невидимый штаб, — только не на закате.
В день, когда я почти постиг строение вселенной, движение народов и предназначение всего сущего, и оставалось найти трагически малую часть многочлена, смешное уравнение из системы с тринадцатью неизвестными, и лишь мгновение отделяло меня от открытия и постижения, Ижица объявила о том, что мы расстаемся.
Так как мне нужно было значительное напряжение духа и плоти, чтобы перенестись в нашу, бытовую систему координат, я не сразу уяснил себе происходящее. А когда смысл всегдашней фразы проник в меня, Ижица уже различалась в конце аллеи. И тут я вспомнил, что она значительное время провела на курсах, и,
