хотя этого никак не могло быть, потому что все проходит.
— Выпей, товарищ. Скоро бой.
— Не буду, товарищ. Я уже достаточно выпил. Ну вот, там, по переулку, идет женщина. Она идет и не подает виду, как будто ей нет никакого дела до меня. Но сейчас она оглянется и поднимется на наш этаж и позвонит. Ты ее впустишь и посидишь немного в соседней комнате.
— Понял, товарищ. Но меня не предупреждали. В плане изменения?
— В плане изменений нет, но тебе пора отпирать засовы и затаиться там, у себя. Когда начнется война, я скажу.
А сам тем временем припрятал автомат под свое ложе, а так как приближалось контрольное время, то включил рацию и прикрыл ее салфеткой. В дверь позвонили, и Ижица вошла.
Она почти совсем не изменилась за эти годы. И даже одета была в ту самую кофту, и юбка была, кажется, одной из тех, разве слегка перешитой, или другой? Но тут она заговорила, и голос был другой, не такой, как прежде, раньше, тогда.
— Ты?! Я все думала, что обозналась. Что ты делаешь здесь? Бежишь от Красной армии? Ты же уехал в северную страну? Что там у соседей? Уже и нет никого?
— Да ты присядь, присядь, вот хочешь чего-нибудь?
— А что у тебя есть?
— О! Тминный ликер.
— Ты все пьешь?
— На войне всегда пьют, а у меня вся жизнь война.
— Я совсем ненадолго. Мне нужно сегодня ехать.
— Да и у меня не много времени.
— Тебе тоже нужно ехать?
— Как тебе сказать?
— Нет, скажи, ты поплывешь за моря и океаны? Может быть, мы поплывем на одном корабле?
— Как на корабле? На каком еще корабле? Что за корабль? — Я вскочил и шагнул к окну. — Вот на этом, может быть?
— Ты всегда был догадливым. Ты же знаешь, что я бы никогда не покинула свой город. Хотя у меня здесь никого уже не осталось. Ах, это долгая история.
— Как не осталось? А этот? Ну тот?
— Вот мы вместе и уплываем. Это он настоял. Мы же еще молодые. А что здесь будет теперь, ты догадываешься?
— Да кому вы нужны? Живите. Трудитесь. Вы же не пособники этой смешной власти?
— Ну что я тебе буду объяснять. Вещи уже там. Вот там, куда ты смотришь.
— Что, на «Крылове» вещи?
— Да. Там, как ты Говоришь, тот и вещи. И мы уплываем в полночь.
— Значит, у нас есть еще два часа и десять минут.
— У нас есть только десять минут, потому что это какое-то совпадение, будем считать ужасное, если и ты не плывешь на этом кораблике, а я бы этого не хотела, хотя несчастья сближают, давай опять будем дружить, так вот, я скоро ухожу, я рада, что так получилось. Но это опять же невероятно. Ну что ты так смотришь? Хочешь, я тебя поцелую еще разок, на добрую память и сладкое прощанье? Ну скажи же хоть что-нибудь. Вот, позвал даму и молчишь. Хочешь, я выпью этого ужасного ликера? В войну даже спирт пьют. А то уезжать-то не хочется, — подвела она итог.
Я снял салфетку с рации.
— А это что, радио такое у тебя?
— Это волшебный ящичек. Загадай желание.
— Я загадала, но мне уже пора, а где же музыка, ты всегда любил слушать музыку. Покрути ручечку.
А ровно в десять волшебный ящик произнес:
«Я КОЛДУН ОДИН, Я КОЛДУН ОДИН, ВСЕМ КОЛДУНАМ ОТВЕТИТЬ».
И началось.
«КОЛДУН ВТОРОЙ, ТРЕТИЙ, ЧЕТВЕРТЫЙ…»
Я замыкал шествие, и когда настала очередь, утопил клавишу и доложил: «Колдун девятый на месте, расчет закончен».
И были наконец сказаны слова:
«ВРЕМЯ КОЛДОВСТВА ПРИШЛО. ВРЕМЯ КОЛДОВСТВА ПРИШЛО. СЧАСТЛИВО».
— Что это? — изумленно и предчувствуя большую беду, спросила Ижица.
Я раскрыл окно, а рамы открывались внутрь, и задернул плотные занавеси. На пороге появился хозяин.
— Вот и все, товарищ. Удачи.
Я наклонился и взял из-под дивана свой автомат.
— Ты… это ты? Ты оттуда?
Я взглянул на часы. Затем надел куртку, где в карманах все запасы для короткого боя, шагнул к Ижице, поставил автомат у стены и обнял ее. Как мог крепко и держал так, пока не замкнулись адские клеммы в трюме «Крылова» и его надстройки не взлетели высоко-высоко, а борта, распираемые тринитротолуолом, не лопнули, и нельзя было сказать, что «Крылов» затонул, так как дно канала принимало уже то, что не было больше кораблем, и на нем не уцелел никто. И вскоре прогремел второй взрыв и перекрыл тот канал, что у острова, и уже шагнули морские пехотинцы на кромку прибоя, по всей длине нашего пляжа, уже падали десантники на посты и заставы, и вышли из нор колдуны.
Взрыв, казалось, качнул этот дом, сорвал занавеси и бросил их внутрь, и зазвенели стекла и…
Она бросилась к окну, потом ко мне, опять к окну и к двери.
Я шел следом метрах в двадцати. Мимо бежали вооруженные люди, и никто не обращал на меня внимания. Ижица добежала до перекрестка, остановилась, повернулась ко мне, потом опять туда, где больше не было ее кораблика, потом остановилась, руки ее опустились, она ссутулилась и пошла, не понимая куда, скуля, как раздавленная сапогом зверушка.
Это чудо, что она свободно вышла из города к старым фортам, и я следом, и никакого боя там уже не было, и села лицом к морю, поджав колени и стала смотреть туда и что-то там видеть, и я сел поодаль. Я должен был хранить ее. Так распорядился Бог.
Ночью я унес ее в дюны и взял неотвратимо и грубо. Потом мы уснули вдвоем, я, Ижица и автомат, а стрельба и взрывы закончились часам к трем, и рано утром я отвел ее домой, в полупустую квартиру, и она пообещала, что примет сейчас ванну, если есть вода, поест, если сможет, и ляжет и уснет, а я зайду попозже, к вечеру, ведь нет никого больше ни у нее, ни у меня, и я ни в чем не виноват по большому счету, а она стала за ночь неузнаваемой. Я отправился разыскать кого-нибудь из наших, и тут меня арестовал патруль.
— Распишись вот тут, за показания.
К вечеру меня должны были расстрелять, но колдовство вершилось. Наша группа войск в ЕВРОПЕ подверглась ракетному обстрелу и, защищаясь, вышла на просторы и захватила город Берлин. Через польскую границу двинулись войска вновь воссозданного Прибалтийского округа, а теперь уже фронта, на помощь нашим, и началась Третья мировая война.
— Послушай, астроном. Тебе положена стопка и сигарета. Но я позволю тебе больше. Живи. И помни полковника. А я-то тебя никогда не забуду.
Через час транспортным самолетом я вылетел в Минск, а еще через день был под Краковом. Ижицы же больше не видел никогда.
Несколько дней из жизни капитана N
(Часть Четвертая)
