дезертиров с оружием, двигавшихся вверх по реке.
Я не спускался в бункер. Я наблюдал за генералом. Он прошел в гостевой домик к Валентине, говорил с ним примерно полчаса, затем вернулся к себе и занялся проверкой сейфа. Тогда я покинул территорию объекта и укрылся за штабелем сосновых бревен, недалеко от дома Валентине. Следовало ждать гостей. Появился вертолет, присел недалеко, километрах в десяти за ручьем, и улетел снова. Плазмоид был надежно укрыт под бетоном, так глубоко, что выдержал бы прямое попадание ядерной бомбы. Катастрофа могла произойти только в том случае, если бы началась реакция, неуправляемая, что исключено, или спровоцированная персоналом. Тогда, как карандаши, взлетели бы балки, поднялись и опустились земля, бетонные плиты, трубы коммуникаций, и все почти повторилось бы — как тридцать лет назад.
Пробиться снаружи вниз можно было только взрывая одну за другой стальные двери, ведя бой с охраной, в узких коридорах и тоннелях. Я не заблуждался. Будет бой и взрыв.
А пока темнело и не происходило ничего. Справедливо считая, что ночью-то уж ничего не произойдет, генерал вывел людей из убежища под звезды, снова построил, повторил то же самое, что утром, и объявил, что пропал без вести полковник Левашов, то есть я. И еще раз посоветовал всем последовать моему примеру. Потом все разошлись по домам, а в семь утра снова тревога, построение и опять бункер. Только караулы наверху сменились… Тогда-то я первым и вошел в дом.
Старик не спал, он сидел в кресле перед огромным окном и слушал обманчивую музыку эфира.
— Кто ты?
— Я полковник Левашов. Виктор Семенович.
— Ты не похож на призрак. А почему ты пришел в это время?
— Я пришел попросить у тебя политического убежища.
— А вот это глупо и поздно. Что там происходит снаружи?
— Что тебе сказал генерал?
— То же, что и тебе. Пора подумать о душе. Хватит думать о земном будущем.
— Слушай, Валя. Можно, я присяду?
— Садись, призрачный полковник.
— Я-то вот как раз и настоящий. А ты совсем не Валентине.
— Ну, это не трудно было понять. Сколько еще людей знает?
— Генерал, особист и я. Больше никто не проявлял интереса. Хотя ты столько раз появлялся в телевизоре.
— Я очень изменился?
— Ты не изменился совсем, но одновременно изменился неузнаваемо.
— Почему, полковник, люди вокруг такие нелюбопытные и одинаковые? Я бы никого не взял в свой отряд. Никого. Даже тебя.
— Я понимаю, что издалека мы казались другими. Но уж прими нас такими, какие мы есть. Слушай, коменданте. Это ведь из-за тебя весь этот сыр-бор.
— Возможно.
— Та сила, которая тебя сюда забросила, была очень могущественной. Почему же ты брошен здесь?
— А кто тебе сказал, что я брошен? Я просто ждал своего часа… Помоги мне, полковник. Пора собираться в путь.
— Что ты хочешь взять с собой?
— Я писал тут много. Сначала на испанском. Потом на русском. Потом на их безумном сочетании. Если бы выставить эти записки на аукционе в Сотби, можно бы было получить очень большие деньги. Что я могу взять?
Не телевизор же? Дневники, рисунки, подарки к дням рождения… У меня один день смерти. А потом их будет два. Вот это великолепное подводное ружье я возьму с собой.
— Возьми лучше свою «тулку».
— Полковник, я стар. Те, что придут за мной, молоды. Мне не сладить с ними и их автоматами. Я просто буду ждать и надеяться на чудо. А это ружье я очень люблю. С ним хорошо будет охотиться в море. Ты видел когда-нибудь Карибское море?
— Вот это уже лучше. А когда тебя вытащат отсюда?
— Если бы я знал, полковник… — И старик рассмеялся опять. — Хочешь, послушаем программу «Маяк»? Это моя любимая программа.
— Я буду звать тебя по-прежнему — Валентином. Мне так привычнее. Ты слышишь шаги? Это еще кто-то идет. Думаешь кто?
— Это за мной…
Шаги приближались, поднимались, скрипнула дверь. Витя Горбачев вошел в комнату. Старик даже не обернулся, но сказал:
— Здравствуй, Витя, Что, сгинул Клепов?
— Так точно. Но там внизу Грибанов. И еще один надежный человек. Из новых.
— Витя, вот этот полковник хочет идти с нами. Отговорите его.
— Я тут не решаю. Грибаныч по команде старший.
— Старший так старший. Какие проблемы? — Старик встал, в колдовском предутреннем свете, сливавшимся с отравленным светом ночника, коменданте казался огромным злым колдуном из сказки. Но это было не так. — А времени у нас, как я понимаю, нет вовсе. Я собираю скарб, а вы думайте над ситуацией.
— Как ты насобачился говорить по-русски, коменданте.
— А как мне не насобачиться? Другого языка и другого народа на базе нет.
Горбачев тем временем спустился вниз и дал знак. Мы с Грибановым поднялись в дом.
Грибанов не нашел повода для сентиментальных воспоминаний. Он развернул рацию, выбросил в окно антенну, закрепил. Струев вышел на связь сразу.
— Пока все спокойно. Старик в порядке. Начинаем движение. Сеанс окончен.
Старик собрал рюкзачок, оделся. В правой руке снаряженное ружье для подводной охоты. — Идем, — предложил он.
— У меня есть ключи от ангара. Там «КРАЗ», там «уазик». Заведем напрямую и двинем по шоссе.
— Мысль хорошая, — согласился Витек. Только разделимся. Нас пятьдесят третий фургон в конце бетонки ждет.
— А если заминировано? — поинтересовался Грибанов.
— Вряд ли, — сказал Левашов. — Охрана снята практически мгновенно. Полная бестолковка. Нас должны были перебить всех в комнатах или разбомбить. Никто ведь не побежал. Все думают, что это шутка. Проверка. Кухонных комбайнов жалко. Денег на счетах. Они же привязаны к курсу доллара. Не пропало ни копейки. То есть ни цента.
— «КРАЗ» нам нужен, — решил Грибанов. — Это же по большому счету — танк… Ты, полковник, сам к нам пришел. Так что слушайся. Иди к ангару. Заводи машину и выскакивай на бетонку. Домчишься до конца — стопори машину. Километрах в двух, на лесной дороге в сторону Шпанска. Мы пойдем гуда так, как пришли. От добра добра не ищут. Машину на дороге не держи, там спуск слева, у трех берез, съедешь туда. Оружие есть у тебя?
— Могу под завязку загрузиться.
— Бери все, что сможешь. Все. Пошел. Нам сейчас нужен отвлекающий маневр.
И полковник побежал вниз. Минут через тридцать взревел «КРАЗ», выкатился на плац, крутнулся, снес ворота под носом обалдевшего караула и врезал по бетонке.
— А чего ему от нас ждать? Двинет дальше. Потом на пароход, — усомнился я.
— А что потом? Он теперь так же выброшен из этого мира, как вот он или участковый Струев. Не говоря уже о некоторых руководящих товарищах.
— Ты стал язвителен, Грибанов, — подал свою реплику коменданте. — Пошли. Только прежде я включу весь свет. Все лампы во всех комнатах. Мы будем уходить, а я буду видеть огни своего дома. Это был неплохой дом.
— А ты стал сентиментален, коменданте.
