снимаем камуфляж. Левашов связывает водителя, заталкивает ему в рот ветошь, оттаскивает от дороги. Не хватало, чтобы все рухнуло в последний миг.
Между тем мы в графике. Спецрейс прилетел сегодня в полдень. Это ЯК-40. Вот он стоит себе, прямо напротив здания аэровокзала. Летное поле почти пустое. Два ТУ и даже АН-2. Здесь ждут Грибанова, и мы долго ищем хозяина борта. Это очередной типаж из «Цели», и я долго объясняю ему, почему начальник задерживается. Показываю свое удостоверение, командировку, потом следуют звонки в Иркутск, в Москву, потом опять в Иркутск.
— Да нас сейчас возьмут тут. Пора бы уже, — говорит Левашов.
Все же мы идем в самолет. Смертельный холод сквозь пакет, мешковину проникает в меня, овладевает позвоночником, отчего ноги приходится передвигать запредельным усилием.
Никакого контроля спецрейса. Идем себе через летное поле, поднимаемся в салон.
Нам дают минеральную воду. Левашов отвык от цивилизации. Он вертит головой, удивляется, потом откидывается в кресле, закрывает глаза.
А под нами облака. Солнце совсем рядом, приходится закрыть занавеску и на облака глядеть в щелочку.
Амбарцумов был аналитиком. Финансовые риски обсчитывал. А уж простую ситуацию видел насквозь. Не ввел только одну составляющую. Человеческий фактор.
В Иркутске нас встречают прямо на посадочной полосе. Господин Крафт — глава «канадской» делегации. С ним два «референта». Высшее звание на Кубе — полковник. Эти выглядят майорами. Они только что пережили взлет и падение. Коменданте был так близок к спасению, коменданте принял бой, коменданте пал. Вот его руки. Вот его дневники. Один из майоров опускает свою руку в колотый лед, прикасается к тому, что лежит в нем, бледнеет. На глаза другого майора накатываются слезы. Наконец они забирают рюкзачок, мешок полиэтиленовый, с улицей Тверской на боку, выходят, идут по летному полю, мимо рабочих с тележкой, летчиков в фуражках и без, мимо автобуса с пассажирами. Там нельзя ходить посторонним, но их никто не останавливает.
Идут они к огромной машине, «боингу», который мечтает об огнях Анкориджа или Монреаля, пролететь над материками и океанами. А может быть, это будет Другой самолет. А может, и не самолет вовсе.
— Конференцию пришлось свернуть. Хотя вы можете успеть выступить на «круглом столе», господин Зимин. Или как вас там?
— Как-то звали. Забыл напрочь.
— Вы с господином полковником единственные очевидцы…
— Вот его следует называть товарищем. Товарищ полковник. Без него очевидцев не было бы вовсе.
— От имени кубинского правительства предлагаю вам лететь с нами. Тем более пока не проведена экспертиза, вы должны быть под рукой. Коменданте уже погибал однажды. Сейчас просто перейдете летное поле, подниметесь в «боинг». С местными органами контроля у нас полное взаимопонимание. Можно считать самолет экстерриториальным.
— Зачем мы понадобились кубинскому правительству?
— Вы должны рассказать, как все было. Мы соберем грандиозную пресс-конференцию. Потом вы получите политическое убежище.
— Полетишь, полковник? Дадут тебе еще какую-нибудь звезду на погоны.
— А ты?
— У меня дело одно осталось. Потом прилечу к вам по туристической путевке.
Полковник задумывается надолго.
— Решайте скорее. Мы не можем тут вечно сидеть, — прерывает его размышления господин Крафт. — А что господин Самошкин?
— Господин Самошкин пропал без вести. Он не сможет выступить на семинаре.
— Передайте глубокую благодарность его родственникам. Естественно, без некоторых фактов. Им нужна материальная помощь?
— У господина Самошкина нет родственников. Он один как перст. Как мент на Бродвее.
— Мне трудно понимать вас, господин Зимин.
— Русский язык сложен. Вы-то где учили?
— В Ленинграде, в Технологическом институте.
— Так мы еще и земляки.
— Возьмите, господин Зимин. Вам наверняка понадобятся сейчас деньги.
— У меня достаточно денег, господин Крафт. Мне очень жаль, что все так получилось.
— Вот телефон в Москве. Постарайтесь его запомнить. Позвоните через некоторое время. Ну, полковник, решаетесь?
— Летим.
— Рюкзачок с собой берешь? — поворачиваюсь я к Левашову.
— Я думаю, там достаточно надежное место для этого мешка.
— Что там у вас, полковник?
— А вот это я передам лично товарищу Фиделю Кастро.
— Ну прощай, Левашов. Жди меня. Путевок теперь — что грязи. А документы в «Цели» любые сделают. Вот они, эти ребята, стоят на бетоне, маются. Прощай!
В мою одежду переодевается кто-то из «Цели», примерно такого же телосложения и роста, надевает рюкзачок, черные очки, кепку на глаза, слева и справа люди Крафта, полковник Левашов рядом. Они подходят к трапу, поднимаются на борт. Мой путь несколько нетрадиционен — в грузовой контейнер, потом на борт грузовика, в терминал. Там выйти, перейти в другой контейнер, открывается дверь в ангаре, погрузчик, «КАМАЗ» и только в городе, в глухом доме на окраине, заканчивается путь с небес.
Мой старый паспорт засвечен. По новым документам я — Ширнин, имя и отчество то же. Так легче. До Москвы мы добираемся поездом. Правда в вагоне СВ и с попутчиком. Прописка московская. Ключи от квартиры ждут меня в офисе «Цели». Можно начать новую жизнь. Написать отчет-протокол — служебную записку о славной кончине товарища Грибанова, подождать подтверждения, сдать винтовку, получить работу. Работать на будущее. А значит, на себя. И никогда больше не бывать в поселке. Катя — женщина видная. Найдет себе дружка. Амбарцумов больше не потревожит ее. А можно поехать туда, где камни и небо, смешной язык и знакомые бармены. Можно как-то все решить и устроить.
Я люблю читать газеты, стараюсь не замечать больше статеек про недвижимость. С остальным можно как-то смириться. Наш поезд мчит по тому, что осталось от страны, по осколку ее, как будто льдина распалась и на центральной ее части застряли бедолаги, а льдина плывет по огромному Мертвому озеру и на ней горят огоньки папирос, рыба идет дуром, на голую мормышку, и нет больше дела ни до чего. А у озера вдруг расступаются берега, и не озеро это уже, а океан и теплые воды Гольфстрима сожрут сначала маленькие осколки, а потом источат белый материк, разверзнутся лунки, а под ними уже не вода, а адское пламя чистилища…
О катастрофе «боинга» я узнаю в Екатеринбурге. Все газеты с интересом относятся к тому, что борт, чартерным рейсом вылетевший недавно из Иркутска и пропавший без вести, найден. Обломки на океанском шельфе, поиски черного ящика продолжаются.
Я ухожу от своего попутчика совершенно просто. На Казанском же вокзале. И потом долго жду, пока он вертит головой, мечется, звонит по телефону, наконец уезжает.
Снять квартиру в доме напротив того, в котором живет Политик, стоит очень много времени и очень много денег. Он еще не поднялся высоко. У него еще нет дачи на Рублевском шоссе и абсолютно надежной охраны в правительственном доме. Но осенью он это все получит. А до осени еще дожить надо. Нас разделяет Москва-река. Политик живет на Кропоткинской набережной, я — на Якиманской. Этаж у него пятый, у меня седьмой. Я провожу за занавесками день за днем, с биноклем, пивом и колбасой. Нет у Политика четкого распорядка. День, как говорится, ненормированный, выходные не определены. Может ночью уехать на служебной «Волге» решать вопросы, может днями не выходить из дома. Комната его, к сожалению, выходит окнами на противоположную сторону, во внутренний двор. А вся немногочисленная семья регулярно показывается в окнах.
