19
— Что они там, а? — спросил Последыш, прожевав.
— Жарят, — ответил лаконично Круз.
— Это ужасно! — воскликнул тонкий Григорий. — Ужасно! Они стараются нас запугать! Но напрасно!
— Шмальнули б из танка, что ли? — удивился Последыш.
— Смысл? — спросил Круз, цедя кипяток с лимоном.
— Глупые, невежественные, жестокие дикари! — воскликнул тонкий Григорий. — Они считают, что нашим почечным жиром можно лечить колтун и сифилис!
— А вы что, с ихними-то? — спросил Последыш, ухмыляясь.
— Их бессмысленные тела находят благородное применение, — воскликнул тонкий Григорий. — Они удобряют почву для культурных — подчеркиваю — культурных растений! А дикари нас за это ненавидят! Они — каннибалы — ненавидят! Специально выбрали на другом берегу место, чтобы нам из окон видно было, и варварствуют.
— Хороший вид, — согласился Круз.
Ночная Москва с двадцатого этажа на Воробьевых горах смотрелась прекрасно и загадочно. Искристый свет на горизонте, огни костров, лунный свет на речной глади…
— А дикари ваши грамотно пошли, — заметил Последыш. — Если б пол не провалился, кирдык вам.
— Угу, — согласился Круз, прихлебывая.
— Я так понимаю, у вас бойцов-то всего сотня, а прочие — бабы с малышней и ученики знахарские, вроде тебя, боевого не умеющие, — предположил Последыш.
— Вы не понимаете! — воскликнул тонкий Григорий.
— А че мне понимать? У нас старшой понимает, и знахарь к тому ж. Я что вижу, про то и пою. А вижу я, что сожрут вас подземные.
— Вы не понимаете! У нас было и хуже, да, хуже! Но подземные варвары — они глупы. Они враждуют друг с другом. Да, иногда им удается собрать силы для атаки. Но после первого же успеха они ссорятся, убивают друг друга, и мы легко отвоевываем потерянное! Они — животные. Храбрые, умелые — но всего лишь животные. Как павианы.
— Их, наверное, раз в двадцать больше, чем вас, — предположил Круз.
— Их многие тысячи, — согласился Григорий безрадостно. — На каждой станции — колония, эдакий город-государство. Некоторые из дикарей никогда не видели дневного света. Под землей есть все — вода, пища. Больных они используют как скот и поедают. Их женщины рожают все время, как животные. Они плаценту сырой едят! Дикари!
— Ну да, — согласился Круз и, поразмыслив, добавил: — Вообще-то нам обещали, что с пленниками сможем поговорить. С теми, кого мы с ним, — он кивнул в сторону Последыша, — взяли. В качестве награды. За доблесть.
— Доблесть мы ценим, — ответил Григорий высокомерно. — Но разве доблести нельзя подождать до утра? Валентин сейчас занят с вашим глубокоуважаемым господином Даном. Все устали. Не лучше ли насладиться видом города, прекрасной ночью?
— Вы как высокообразованный человек должны нас понять, — выговорил Круз с усилием. — Война, агрессия, стресс. Право же, некоторая нервная активность нам не повредит. Напротив, поспособствует… э- э… релаксации, да.
— Как хотите. — Григорий пожал тонкими плечами. — Я прикажу проводить вас к дикарям. Они невдалеке. Мы их держим повыше, подальше от подземелий. Пусть увидят, что они потеряли, уйдя под землю.
Держали их над двадцатиэтажной пропастью — в угловой комнате с выломанными окнами и выбитой стеной, прикованными за руки в полуметре от пустоты. Трое: двое вовсе молодых, один постарше. Старшего Круз взял сам. Приложил кирпичом под колено с пяти метров. А молодых числил за собой Последыш, обожавший догонять с кабаром в руках. Один уже вряд ли побежит. У второго, может, и заживет — Последыш, торопясь, резанул выше нужного.
Все трое лежали, скрючившись, уткнув носы в пол — чтоб только не видеть, не чуять пустоты. Юноша Григорий кивнул — и гнилолицые охранники, лязгая цепью, оттащили старшего от края.
Юноша Григорий наклонился.
— Слушай меня, дикарь, — произнес раздельно и медленно, — с тобой хочет говорить наш гость. Если будешь говорить — скажи. Если нет — тебя отведут к высоте, еще ближе, чем раньше. Говори!
— Я буду… буду, — выдохнул тот хрипло.
Отвели в комнату рядом — с одним всего окном, с фонарем на столе. Фонарь смердел керосином.
— Если понадобится помощь — кричите, — посоветовал юноша Григорий, — а я пойду еще почаевничаю, ночью полюбуюсь.
— И удалился жлоб, — заключил Последыш, глядя в закрытую дверь.
— Ну зачем так? — пожурил Круз. — Накормил неплохо.
— Жлоб. Мы таких на круг, и нож в руки. Пусть потанцуют, покажут, как оно, по-настоящему. А то — языком молоть… Пузырь лоховой.
— Молодой ты еще. Щенок. — Круз вздохнул. — Посмотри-ка лучше, как там у хлопца спина.
Последыш задрал рубаху на спине пленного, посветил фонарем. Выругался сквозь зубы.
— Старшой, там вшей больше жизни! О, холера! Тьфу!.. А так — нормально, опухло не очень.
— Ребра целы?
Последыш ткнул пальцем. Пленный охнул.
— Целы. Если б поломано, орал бы, — заключил Последыш удовлетворенно.
— Хорошо. Слушай сюда, — сказал Круз пленному. — Мы здесь — гости. Если ты не хочешь нас убить — мы не враги тебе. Ты — моя добыча. Я могу забрать тебя с собой и отпустить. А могу оставить здесь. Тут из вас удобрение делают, правда? Так вот, заберу я тебя или нет, зависит от того, что ты мне расскажешь. Мне не нужны ваши военные секреты — сколько там у вас солдат и где вы что готовите. Мне интересно, как вы выживаете. Что едите, как лечитесь. Как вас счастье забирает и как не забирает. Говори, я слушаю. Что вы под землей едите-то?
Пленный смотрел исподлобья. На носу его дрожала крупная склизкая капля.
— Язык я ему вроде не резал, — сказал Последыш задумчиво. — Но могу.
— Все едим, — выговорил пленный хрипло. — Говно. И ежиков.
— Как тебя зовут? — спросил Круз.
— Митя. Митяй. С Вернадского.
— Вернадского… это станция неподалеку?
— Ну. Взорвали ее, — сообщил угрюмо. — Там маманя жила. И семь братанов.
— Семь? А может, и сестры были?
— Тебе чего до баб наших, черный?
— Ты кого черным зовешь, дуралей? — изумился Последыш.
— Все вы черномазые наверху. Люди под землю ушли, а вы, черножопые, остались, жариться без крыши.
— Погоди, — велел Круз. — Все настоящие люди, кого зараза не берет, внизу живут, так? А сверху только уроды, правильно?
Пленник промолчал.
— У вас сколько новорожденных умирает?
— Ты чего, язык проглотил? — спросил Последыш свирепо. — Старшой тебя жалеет, крысу подземную, спасти тебя хочет, а ты понты тут кидаешь?
— Откуда мне знать? — буркнул Митяй. — Рождаются и подыхают, кто их считает? Народу много, жрать на половине станций нечего. Разве что уродов этих.
— А как со счастьем? Ну, когда засыпают и не просыпаются и делать ничего не хотят, улыбаются
