Потом случилась беда на котласских выселках, где растили рожь и годовали свиней. На четвертых выселках, самых малых, в пару дворов всего, у дорожного поста. Девять душ — мужиков большей частью, но и баб двое. Нашли только изодранные, изглоданные трупы. Степанида вызвала группу с юга и отправила в леса. Бойцы блуждали неделю, но никого не нашли.
А на второй неделе августа на окраине Инты появился мелкорослый тощий мужичонка, босой, одетый в замызганные холщовые лохмотья. Безоружный, гололобый. Приблудный воробьеныш. Постовые сперва на него нацелились, наземь сшибли, принялись орать. Потом пригляделись — вроде не из оленных, нет таких там. И говорит чудно, хотя и понятно. И старшего военного хочет, Андрей Петровича. Кто это у нас Андрей Петрович? А, это Адькин новый постельник, старый хрыч. Наверное, это из его команды приполз. Говорят, ушли недавно из его команды, так, наверное, не выгорело что-то, этот и вернулся. Отвести надо, чего ж, стрелять его, что ли?
Круз кушал сбитень с сухариком на веранде, слушая рассеянно Люську — вторую подручную Аделины. Люська уже неделю усиленно лезла в душу и штаны, стараясь приблизиться, выведать и втереться. Когда Люська всплеснула руками, рассказывая об еще неизвестной Крузу кобылищно-стервозной Надьке, тот отложил сухарик, вынул «стечкин» из-за пояса и положил перед собой — за полминуты до того, как Захар, ухмыляясь, появился в дверях и объявил:
— Здорово, батя! Не забыл еще Захарку?
— Здравствуй, Захар, — ответил Круз. — Садись, сбитня выпей. Поешь.
Захар потянул носом.
— Не, батя, извини. Сбитень твой с химией какой-то, нельзя мне. Серые меня не узнают.
— Люся, принеси кипятку, — попросил Круз и сказал Захару: — Ты садись, откушай. И скажи мне, что к чему. Какими судьбами здесь?
— Плохими, — сказал Захар, прожевав сухарь. — Бросил ты меня, батя, как шавку бросил. А моих серых чуть не убили.
— И меня чуть не убили, — заметил Круз. — Но мы оба живы и почти здоровы и, по слухам, с волками твоими все в порядке. Ведь правда, в порядке?
— В порядке, — буркнул Захар.
— Вот и хорошо. А то я пообещал за вами вернуться и, видишь, не совсем успел. Потому что обещал кое-что другим и исполнял обещанное.
— Это кому? — спросил Захар. Потом подумал и добавил: — А че, Верка с ними ушла?
— С ними.
— Все и ушли?
— Последыш остался. Он еще молодой. Прикипел ко мне.
— А-а, — протянул Захар. — Знаешь, батя, я не то чтобы к тебе совсем вернулся. Мне нельзя теперь с этими, у которых ты прижился. Я из-за Пеструна пришел. Ну, это я так Юрка зову, молодого, он у меня в стае стал как Пеструн. Привязался я к нему. Такой он чудик был, два раза меня резать хотел, а после будто к тяте. Я вызнал, знахарь наш научился средство делать, чтоб люди мясом не делались. А от Юрка начинает уже тянуть… мясным этим. Не выдюжит долго.
Круз прожевал сухарь. Проглотил. Запил сбитнем.
— Ты понимаешь, что для меня значит твое появление здесь? — спросил наконец.
— Ну… — Захар помялся. — Ты ж меня в стаю взял, так, батя?
— Да, взял. И если я поступлю по закону стаи, то будет война. Или у меня со здешним людом, или у люда здешнего с теми, чью кровь ты пролил. Я хочу поступить по закону. И спасти твоего нового волчонка. Но ты мне должен ответить. Многое ответить. Не солгать, не утаить и поклясться. Сделать все, что я, старший, тебе прикажу. Ты готов?
— Ну ты, батя, суровый, — Захар шмыгнул носом. — А я че? Я готовый. Чего хочешь?
— Прежде всего скажи мне, за что тебя хотели сделать мясом?
— Ну… я… батя, тебе это надо, ну правда?
— Надо.
— Я волков наших обволчил. Ну, ты знаешь ведь, у нас место у каждого свое, как в стае, и волк ли, человек ли — все равно. Но самые старшие, вожаки — люди, потому что сильнее, могут больше. Волки наши это понимают. Всегда так было, что волки подчинялись и людей не вызывали, ну, за место вожака драться.
— А почему? Почему так было? Ведь волки в стае всегда дерутся.
— Потому, что наши волки… ну, не такие, какие были волки до хвори. Те, которые по лесу бегали. Хотя они почти как те, совсем почти…
— Потому что ваши волки — это все-таки собаки, а собаки всегда считают человека главным?
Захар покраснел.
— И ты сумел вернуть вашим собакам волчьи повадки?
— Не всем. Я не успел. Это ж с каждым отдельно надо. Приучить, показать. И запах. Тут самое важное — чтоб с запахом. Чтоб для них запаха главного не было… И чтоб свистка не пугались.
— И скольких ты… обволчил?
— Двоих.
— И что?
— Один, Гетьман, хоть молодой, но большой, лапы прям медвежьи… он дидьку нашего вызвать хотел… ну, знаешь, по-волчьи, кто победит, тот и вожак. А без свистка человеку волка не победить. Убить — можно, но не победить. Но волки никогда в таких драках друг дружку не убивают. А если б вожак убил, так его б вожаком не посчитали, потому что это не по закону стаи, убивать за такое… На него б вся стая встала.
— То есть ты хотел погубить своего недруга, а для этого уничтожить свой народ?
— Да я… да не так это все! Это не так просто! Это… — Захар вскочил. — Это…
— Ты сядь! — гаркнул Круз. — Сядь!
Захар сел, дрожа.
— Я хотел узнать, я узнал. Мне до племени, изгнавшего тебя, нет никакого дела. Мне ты важен. И твои волки. Как вообще сложилось у вас такое диковинное волчье-людское житье?
— Ну, я знаю на полстолько… я ж после родился. Знаю только, что вначале, когда хворь эта пошла, к счастью которая, наши первые в лес ушли, чтоб подальше от заразы, чистое есть и в чистое одеваться. А может, они еще и до того ушли, потому что время было плохое, голодное. Не знаю я… в лес, короче, ушли. А в лесу как без собак? Нету охоты. И собаки были не как собаки, в общем… мы ж из-за Урала пришли, из тайги. А поветрие, оно и в леса пошло. И там тоже было. В общем, люди щенков подбирали. Говорят, и медвежат подбирали, но медвежата не прижились, а вот волки — прижились. Так как-то. Ты б, батька, со знахарем нашим поговорил, он же знает. Я кто, я волчатник простой, и все…
— Простой волчатник, надо же… А как твои почти-волки к настоящим волкам?
— Когда как, — Захар пожал плечами. — Волкам — оно все равно, какой крови. Если живут как волки и запах правильный — то и свои. У меня сейчас двенадцать в стае, если без Пеструна. Пес знахарев — он под моей рукой главный. У, животина какая! С ним местные и тягаться не лезут. Из-за него к нам стая прибилась, еще под Котласом. Но меня слушает. Не то чтобы совсем уж слушает, но жить можно.
— А что еще было под Котласом?
— Убить хотели. Меня и серых. Не получилось. Теперь надолго запомнят.
— И те, на ферме? Чего молчишь?
— Батя, их крови на мне негу. Клянусь волками своими, нету! Хочешь, кровью поклянусь! Мы только подхарчиться пришли. Железо забрали, конечно. Но с нами уже были, которые местные. Хук потом их вожаку уши пообтрепал. Они не жрали, глотки порвали только. Свиней порезали, коз. Всю скотину. И народ заодно. Дикие вовсе. Не в уме!
— А сейчас они в уме? Будут на здешний народ нападать?
— Нет, батя. Пока я в силе — ни волоса не тронут.
— Сможешь тут зимой прожить сам по себе со стаей?
— А то! — Захар ухмыльнулся. — Тут много чего позаброшенного есть. И в горах народец дикий, олешков плодят. Не пропадем. Правда, нам народу бы в стаю поболе. Но пока и так выдюжим.
