Круз доел сухарь. Допил сбитень. Посмотрел на небо. И сказал наконец:
— Я знаю способ помирить тебя со здешним народом. И спасти твоего Юрка-Пеструна. Так ты в моей стае, Захар?
— Батя, а то! — Захар вскочил. — Ты только слово скажи, кому угодно глотку порву! Батя!
— Тогда слушай, — приказал Круз, ухмыляясь.
Когда ранняя зима засвиристела над болотами, Круз пошел за тусклыми не на юг. Двинулся, напротив, к Воркуте, свернул, не доезжая, на Лабытнаги. И лишь оттуда на двух вездеходах двинулся к теплу. А впереди его бежали волки.
Зимой оленные легче всего на подъем. Болота под снегом, реки превратились в дороги. Олени отъелись за лето, и, хоть в чуме много припаса, легко упаковаться и перескочить на нартах из долины в долину. Вот только другая долина может быть занятой племенем вовсе недружелюбным. Тридцать пять лет — большой срок. Если никто не спаивает и не заставляет продавать оленей за бесценок, если мир становится ясным и простым и ты — в его центре, если снова становятся нужными воины и мудрые старики — возвращается время силы, время детского смеха у костров, время стад и песен. Вокруг — скверна, полулюди-полубесы, гнилые, грязные. К ним перешла старая смертная грязь. Одни мы чисты в этом мире, чисты и сильны!
Но люди грязи хитры и коварны. Они научились отцепляться от железа и домов из камня, научились снегу и зиме. И — наигоршее — обманом и страхом поработили племя охотников, четверолапую смерть, приведя с полудня бесов в волчьем обличье. Собаки не справлялись с ними, олени замирали от ужаса. Но волкобесы не убивали их, а гнали прочь, и мужчин, погнавшихся за ними, встречали затаившиеся в снегу люди грязи. Той зимой пролилось много, много чистой крови. Но худшее случилось потом. Люди грязи пришли не за оленями. Пришли они — за душами.
— И как? — спросил Круз, ухмыляясь.
— Четвертое стадо уже! — ответил Захар, смеясь. — Вот придавили-то пастухов!
— Потери?
— Двух пришлых подстрелили, так это мелочи. К нам еще стая прибилась, белых. Здоровенные, что кони. Живем, батя!
— Отлично! Теперь, думаю, уже пора. Федюн, зови диких!
Федюн, ушастый кривоногий парнишка лет семнадцати, отрапортовал звонко: «Есть!» И побежал к заимке. Вернулся, гоня перед собой двух скуластых белобрысых мужиков — тех самых, пойманных Крузовой командой летом. Мужики были одеты в слишком большие кухлянки и смотрели угрюмо. Один, отзывавшийся на имя Пюхти, пытался повеситься. Второй, неизвестного имени, но всеми называемый Шнырем за привычку к мелкому воровству и щупанью баб, бывал многократно бит, но нисколько от этого не исправлялся. У Круза было нехорошее ощущение, что вакцина, вернувшая им рассудок и жизнь, оставила где-то в потемках изрядную часть их душ. Но, с душами или без, лучшего материала для задуманного плана у Круза все равно не было.
Вслед за Федюном плелся Ваня Коковкин, бывший глава совхоза. Он-то никакой души не терял, будучи к заразе невосприимчив, мухоморы не любил, в чуме страдал, а с утра был уже под хмельком и потому вполне счастлив.
— Вы, двое! Возьмете этих оленей, — Круз показал на сгрудившееся за изгородью стадо, — и погоните к своим. И скажете им, что мы хотим говорить. Если они не придут, мы будем убивать и угонять, пока они не захотят слушать. Ваня, переведи!
Ваня, бессмысленно улыбаясь, перевел.
Мужики переглянулись, и Шнырь, глядя то на свои унты, то на пихту слева, принялся объяснять. Ваня хихикнул. Сказал затем:
— Начальник, боятся они. Говорят, нечистые стали, с ними говорить не станут. Пристрелят издали.
— Скажи им, что они чистые. Никакой их шаман заразы на них не унюхает, потому что нет ее, заразы. Наш шаман всю ее победил.
Ваня, улыбаясь по-прежнему, перевел. Мужики переглянулись снова, но ничего не ответили.
— Скажи им, что у них нет выбора! — приказал Круз. — Со своими у них есть шанс. С нами — нет. Если через неделю мы не получим ответа, волки придут на их земли, к их стадам и чумам. А за волками придем мы и возьмем силой все, что захотим. И жизни, и души! Переводи!
Ваня перестал улыбаться. Перевел, осторожно подбирая слова. Мужики побледнели. Потом закивали быстро.
— Хорошо, — заключил Круз. — Пусть отправляются прямо сейчас. Припасы им готовы, нарты — тоже. Наши волки сопроводят их, на всякий случай. Пошли! Отведи их, Федюн.
Ваня перевел. Мужики снова закивали и пошли, сгорбившись, втянув головы в плечи.
— Эк ты их сурово, батя, — заметил Захар. — С ними так и надо, ишь, носы задравши ходили. Если выгорит дело, баб-то дашь мне? Ну хоть пару?
— Я уже сказал, дам.
— А может, сейчас? Пеструн-то вон, бабы вовсе не знает. Дрочит весь. Не поверишь, давеча полез на Полоску, у нее как раз течка случилась. Она-то, дура, зад подставляет, ей все равно. А ему Шкаруда чуть ухо не отъел, срамота да и только!
— Захар, иди проследи за своими волками!
— Лады, лады, батя, иду, уже пошел, хе…
— И если твой Юрок еще раз к Люсе полезет, я ему сам ухо отрежу, понятно?
— Понял, батя, понял!
Когда Захар, подпрыгивая и бормоча под нос, скрылся за пихтами, подошел Последыш. Уселся рядом на пень, сказал задумчиво:
— Хорошо здесь по холодку! Как у нас вовсе. Горы, тайга.
— Соскучился? — спросил Круз.
— Не то чтобы очень. Но интересно — как он там. Дошли ребята или как?
— Они дошли. Лучше воина, чем Правый, я не встречал.
— Да, Правый — это сила, — согласился Последыш. — Может, хоть сейчас ему с бабой повезло. Старшой, я, вообще-то, про другое хотел. Я вчера с Ваней сидел, который к местным ушел, а теперь снова запил. Ваня этот, он много болтает. Глупый вовсе, хоть и старый. Но много такого наболтал… если правда, то интересно шибко. Говорит, они чужих видели прошлым летом. Не из-за гор которые, а из-за реки большой, с востока, значит. Говорит, как нечистые вовсе, мы, то есть, только одетые в меховое. Приплыли на катере большом, вышли и лагерем стали, а потом пошли землю разведывать. Местные по ним стреляли, вроде убили одного. Но те мстить не стали, собрались и дальше поплыли. Батя, а там, за рекой большой, люди жили?
— За Обью? Конечно жили. Напротив Лабытнаги, на другом берегу, был большой город Салехард. И еще города. Много людей жило.
— А если у этих, которые там, тоже от холода хвори нету, а? Ну, как у интинских и прочих? Я вот думаю, и у нас ведь считается, что самые сильные дети родятся в самый холодный месяц. Может, оно повсюду так?
— Не знаю, не знаю, — Круз покачал головой. — Я видел холодные края, где счастье перебило всех. И у вас ведь не то чтобы намного теплее. Но у вас рождаются и те, кто заболеет. Много их рождается. Может, здешним повезло заражаться другим видом хвори — кто знает?
— Может, конечно. А вообще, у нас стараются тех, кому рожать, наоборот, в тепло отправить, — возразил Последыш. — Чтоб не простывали и вообще. А здесь, смотри, старшой: чуть не в снегу рожают, а на лето малых за Воркуту везут, в горы, где холодища. Их же половина мрет, больше даже. Может, и мрут те, кому хворь написана на роду? Может, нам бы так лучше сделать, чтоб сразу видно и не ждать?
— Может, — согласился Круз. — Но теперь уже не нужно возить в холод. Теперь выживут многие.
