Потянулись беглецы-утеклецы в те места, что поглуше, — «на Беловодье». «Виноватая Россия» спасалась за Камнем, как в материнской пазухе.
По большим городам на базарных площадях прибирали в то время охочих для переселения в Сибирь и на цареву службу. Вкупались они в артели, уезжали в безвестность, печаловались, снимаясь с насиженных мест, целовали землю дедов, что была не гораздо ласкова к смерду. Напослед давали переселенцам по медному грошу: в Сибирь пришедши, воеводам сдали б, а уж те сочтут, сколь приборных пришло, сколь побежало, сколь в дороге преставилось.
Князь Ишей Номчин
Во главе киргизских князей стоял энергичный и умный князь Ишей, первый попытавшийся объединить разрозненных киргизов и оградить их от непрошеных собирателей дани.
Три года прошло со дня позорного бегства Ишея от русских, а князя все еще преследовали страхи. Снилась ему чудная голова с коровьими ноздрями и с бородою как лопата. И будто голос у головы той был громкий, как у казачьей пищали, а язык во рту огнем плевался. Каждую ночь гонялась за Ишеем проклятая башка, а он бежал от нее и прятался в тайге, в горах и степных увалах. Но везде находила его башка с коровьими ноздрями и принималась орать на него ружейным голосом. Однажды башка настигла князя и чихнула ему прямо в лицо. Ишей проснулся весь в холодном поту, и не могли его успокоить ни арака, ни ласковые жены. Чтобы отвлечься от черных мыслей, Ишей прибег к последнему средству: стал курить шайтаново зелье — анашу.
Говорят, время лечит лучше шамана. Три года не вылечили князя от страха и позора.
Лета 1618-го в марте, когда охотники притомских аилов еще читали в тайге следы соболя, русые люди явились на древнюю абинскую землю снова. На берегах Кондомы застучали топоры. Падали молчаливые лиственницы, и возникали стены крепости — Кузнецкого острога.
Князь понял, что пущинский городок, нагнавший на него столько страху, — игрушка в сравненье с новой казачьей крепостью.
Поползли по улусам липкие слухи: кончается власть кыргызов; сплелись старики жидкими бородами — в душном сумраке юрт шелестел шепоток: конец приходит князю Ишейке. Даже недавние таныши Иженей и Табун откачнулись от Ишея. Кому охота привязывать себя к коню раненому? Доползли слухи до князя Ишея. Шевельнул бровью князь. Глаза из-под набрякших век иглами жались в чалчи[30], перебирая их всех по одному. И попятились в страхе все, кто был подле. Лишь шаман, тенью стоявший за спиной князя, посмел нарушить молчание. Улыбнулся лисьей своей улыбкой и сказал так:
— О мудрейший! Да перейдут ко мне твои болезни! Белые тулаи и раньше приходили на нашу землю, да невелик албан собирали. Духи милостивы. Русины опять уйдут ни с чем.
Князь метнул на шамана быстрый — искоса, через плечо, взгляд. Он подавил в себе нетерпеливое желание прихлопнуть кама, как назойливого комара.
В последнее время ни камланье его, ни жертвоприношения не помогали: жалкая горстка казаков наголову разбила полтумена (пять тысяч!) кыргызов. А теперь Томский город прислал отряд бородачей покрупнее, и они, не мешкая, принялись собирать алман с его, князя Ишея, данников.
— Из твоих цветистых речей не сделаешь даже кошмы! — взвился Ишей. — Воевать же с тулаями не кошмой надо. Огненные палки нам нужны! Это земля кыргызов, — повел он рукой вокруг. — И все тут наше: тайга и степи, данники и скот. Нам оставили их наши предки. Что станет с кыргызами, когда тулаи заполонят землю предков? Земля будет стонать под ногами пришельцев. Тулаи станут топить нашими божками очаги, а вместо кермежеков развесят лик своего сердитого бога. И ты, шаман, вместе с другими людьми Степи научишься подобно урусам молиться на крестовину…
Мы, улусные князья, разобщены. Мы рыщем вместе с нашими нукерами подобно волкам. А урусы идут лавиной, повинуясь единой силе — своему царю.
Могут ли одинокие камни противостоять лавине? Только объединившись, сможем мы остановить лавину. Поймут ли это когда-нибудь степные владыки? Смирят ли гордыню и придут ли наконец с поклоном к юрте Кожебая? Тысячи дымов рассыпаны от Енисея до Мрассу. Только собрав их все воедино, можно прогнать слуг белого царя. Что тебе, шаман, говорят об этом боги?
Шамап закрыл глаза и закачал головой, представив тысячи и тысячи дымов бесчисленных кыргызских становищ, собранных вместе.
— Лучший князь[31] Кожебай давно уже мертвый барс, — тихо сказал шаман. — Кто теперь повинуется старцу Кожебаю? Улусные князья послушают скорее тебя, чем Лучшего князя. Тебе ли говорить об этом?..
Ты верно сказал, владыка, — поднял шаман глаза на Ишея. — Надо, наконец, собрать степных людей вместе. Но сделать это может не дряхлый Кожебай, а ты. Отбери или купи у казаков побольше огненных палок, часто и далеко стреляющих, и вооружи ими степняков. Собери под свою руку также абинцев, шалкалцев, кумандинцев и других людей тайги, твоих кыштымов. Научи их хитростям войны, засадам в горах, сраженьям в степи.
Трудные настали времена. Многие твои кыштымы готовы вот-вот переметнуться к тулаям. Надо задобрить их улуг-кижи[32] подарками и обещаниями, где хитростью, где ласкою привлечь тадар-кижи[33] на нашу сторону. Прошло время, когда с ними можно было разговаривать лишь на языке плетей и кинжалов. Пусти в ход весь свой ум, всю хитрость, и да помогут тебе духи в этом святом деле!
Шаман воздел руки к небу и молитвенно прикрыл глаза. А Ишей вскочил и зашагал по юрте. Слова шамана расшевелили в нем давно копившееся раздражение. Легко сказать, «собери всех князцов вместе». Одно дело собраться в тургун[34] — угнать чужих баранов. Иное дело — оборотить князцов против русских. Кто отважится подставить себя под выстрелы? Разве что сумасшедший?.. На всем Алатау не найдется, пожалуй, желающих с копьем да луком лезть против огненных русских палок. Нет, спасение тут только в одном: самим завладеть огненным боем. И чем быстрее — тем лучше…
Ишей тяжело опустился на кошму и нетерпеливо щелкнул пальцами. Тотчас явился чалчи — подал ему комзу с анашой.
Целую ночь курил зелье князь, сидя на белой, как снег, постельной кошме, а когда солнце поднялось выше самой высокой лиственницы, кликнул трех молодых нукеров-батыров и велел на аркане привести одного из белокурых пришельцев.
Смерть Албанчи
Утро выдалось румяное, словно пирог из печки. Тальниковой свежестью, мокрым песком пахло от Кондомы, к Тоому-реке текущей. Тальники роняли слезы в торопливую розовую воду. От этих капель на воде делалось множество кругов. Солнце отражалось в них, дробясь и плавясь. Сквозь воду сочно сияли со дна камни. Береговые пихтухи и сосны потели смолой, и она янтарно желтела под солнцем.
Кусты тальника вздрогнули, и в зарослях показалось смуглое лицо кыргыза. Согнувшись по-рысьи, лазутчик вглядывался в незнакомое строение. На восточном берегу реки против того места, где Кондома встречается с Томом, высился острог из свежесрубленных лиственничных стволов. Над ним — островерхие башни с бойницами. Теневые скаты башенных крыш мокры от росы. Крепость стояла у подножья горы и имела вид загадочный и внушительный.
Пришельцу показалось даже, что она, как хитрый человек, скрывает что-то неведомое для постороннего.
