продолжаю ходить. Настанет день, и я буду женщиной, думаю я, считая свои шаги. Будет этот день… Какой-то мужчина, выходя из дорогого бара, подзывает меня.
— Я не настоящая девушка.
— Какая разница! Ты красива, таинственна, ты святая…
Я его знаю. Это известный писатель. Однажды он меня уже приглашал за свой столик. Он обожает беседовать и любит, чтобы его слушали. Его речи похожи на лекции по литературе, он может говорить о кинематографе, об искусстве и даже иногда — о кулинарии. Он элегантен, приятен, похож на аристократа и страдает нарциссизмом.
Сегодня в первый раз он предлагает мне пойти с ним. «Мы пойдем в одно место, — говорит он, — где ты увидишь самых красивых женщин Парижа».
Я подумала о мадам Клод, о Крази и, уж совсем глупо, о «Лидо». Но мы оказались у мадам Билли, самой знаменитой содержательницы притонов. Ей семьдесят лет, у нее большой опыт и знание света и полусвета. Она знакома со всеми знаменитостями. Многие побывали у нее. Она знает моего писателя с незапамятных времен, и дверь ее заведения открыта для него в любое время. Застенчивость сковывает меня до такой степени, что я становлюсь похожей на восковой манекен: ведь я в первый раз вхожу в такое роскошное закрытое заведение, которое считается самым престижным.
Мадам Билли принимает нас. У нее вид крестьянки, одетой в праздничное платье. Глаза светлые, говорит с провинциальным акцентом, но свободно и любезно. Прическа безукоризненна. Они обсуждают светские сплетни о звездах артистического мира, о манекенщицах, о певицах. «А что стало с такой-то?» — «Дорогой мой, она вышла замуж за крупного промышленника, вы его знаете, за нашего друга Д.». Другая улетела в Соединенные Штаты с каким-то аристократом, третья снимается в кино.
Я мечтаю. Мне показывают «семейный альбом». Прелестные девушки, роскошные тела, изумительные фотографии, сплошное очарование. Нет, никогда мне этого не достичь! Я не стою того, чтобы попасть в галерею портретов мадам Билли. Я не так сложена, и у меня не столь совершенное лицо. В этом доме на одну ночь я буду партнершей кого-то третьего. Мой артист желает видеть некую Эльзу, фотография которой промелькнула передо мной в альбоме. Высокая, темноволосая, с роскошными волосами, с голубыми глазами и фарфоровым личиком. Служанка отводит нас в наши апартаменты.
Я, конечно, буду неловкой и застенчивой, но я сделаю свою работу от всего сердца. Это мой первый опыт втроем, и впервые меня просят заняться любовью с девушкой на глазах у третьего партнера. Я должна заниматься с ней любовью настолько, насколько позволяют мои возможности. Здесь нет подвохов, эта девушка и мой клиент в курсе всех подробностей, они знают про мой недоразвитый член.
Я чуть не совершаю одну бестактность. Это из-за моей привычки бедных проституток. Здесь не принято просить свой «маленький подарок». Проститутки высокого полета оплачиваются после и без всяких просьб. Это то, что называется высокий класс. В остальном я очень послушна. Выслушиваю лекции об андрогинии и мифологии, пью шампанское и удаляюсь, чтобы привести себя в порядок, в ванную комнату тридцатых годов, где меня ожидает роскошное белье. Потом выслушиваю еще одну речь о половой свободе в восемнадцатом веке и втайне восхищаюсь красотой этой девушки и той ловкостью, с которой она изображает любовь. Меня просят вежливо и элегантно проделать то же самое, что я делала в Булонском лесу, но сейчас я испытываю совершенно другое волнение, так как я приближаюсь к своей вечной мечте: к половым женским органам.
Мне приходилось их видеть. Издали. На фотографиях или, иногда, в тесноте среди девиц из Булонского леса. На этот раз все по-другому. Я могла ими любоваться, касаться руками, мне было страшно причинить им боль. Этот орган так прекрасен и так желанен!
И вновь я оказываюсь неловкой, не знающей, как с этим обращаться. Потом меня охватывает печаль при виде того, как тот, другой, им овладевает, а я остаюсь неподвижным наблюдателем. Быть на месте этой девушки — вот блаженство.
И я заговорила об этом, поскольку чувство оказалось сильнее меня. Тогда мне пришлось выслушать новую речь — историю кастратов со времен античности до наших дней, а юная красавица принялась меня отговаривать:
— У тебя никогда не будет настоящего женского органа. Я знаю немало неудачных операций, ты пожалеешь об этом…
Я снова слушала рассказы о Сатириконе, выполняя одновременно то, что от меня требовалось.
Он дал мне четыреста франков. Я не знаю, что получила красавица из альбома мадам Билли, но уверена, что гораздо больше.
Пять часов утра, пора возвращаться. Какой-то проблеск надежды появляется у меня в тот момент, когда мой клиент рекомендует меня мадам. Мне неловко давать телефон моего жалкого жилища. Я продала бы душу, чтобы стать этой девушкой, обладать ее изяществом и ее уверенностью. Она, должно быть, живет в богатой квартире с белым телефоном, по которому время от времени разговаривает, она ездит отдыхать в Довилль или в Биариц.
Я же вечно останусь уличной транссексуалкой, которую полиция каждые три дня арестовывает и, составив протокол, запирает в камеру вместе с проститутками и бродягами. Безнадежная уличная проституция.
ГЛАВА IX
Я богохульствовала. Я, которая боится собственной тени, осмелилась в баре заявить во весь голос: «Надо быть идиотом, чтобы отдавать свои деньги сутенерам».
Кто мог меня слышать? Там был один из Ниццы, кто-то из Марселя, парень из Тулона, какой-то тип из Лиона и корсиканец. Все эти мужчины считают «настоящими женщинами» только тех, кто «повязан». Остальных, вроде меня, они презирают, называя их «бессемейными», и берут с них мзду.
Мне казалось, что я уже выбралась из пропасти. Старик Симон помог найти квартиру в Нейи. Небольшая сделка с неким корсиканцем в корсиканском доме. Сделали вид, что купили квартиру на настоящее имя, а сдали ее под вымышленным, и, таким образом, можно было начинать спокойно работать.
Я чувствовала себя защищенной еще и благодаря дружбе и близости с Кристиной. Настоящая подруга рядом — большая удача. Нейи! Я рассчитывала сэкономить 800 тысяч старых франков. Я готовилась обставить свою квартиру, радуясь, как молодая жена. Бросить гнусную комнату, переселиться в приличное место — это сразу поднимало мой престиж. Но одной темной ночью я произнесла недопустимую фразу, а у всякого бара есть уши. И в баре Луи сутенеры тоже имеют уши. По-прежнему наивная, не сознавая опасности, я приходила в этот мир, не думая, что может произойти, я верила, что, раз я транссексуал, это позволит мне работать одной и спасет от разборок.
14 ноября 1972 года. Обычная ночь, обычный туман. И я иду по улице как всегда.
На авеию Матиньон пусто. Но неожиданно ко мне подходит какой-то мужчина, завязывается разговор. Я предлагаю комнату и прошу 150 франков. Мне в эту ночь очень нужен клиент. Я еще никого не сумела подцепить. Он мне говорит, что здесь проездом из Монпелье.
Мы направляемся вместе к улице Понтьё. Проходя мимо картинной галереи на углу, я вдруг слышу за спиной:
— Ни с места.
Он делает пару шагов назад и наводит на меня револьвер.
— Не двигайся и заглохни.
Я не в силах закричать. Страх сковал меня. Черное дуло револьвера кажется мне нереальным, невозможным. В такой ситуации не плачут, не кричат, а остаются стоять неподвижно, будто громом пораженные.
На другой стороне улицы я вижу американскую машину. Она трогается с места и направляется бесшумно в нашу сторону. Я вижу ее номерной знак, но не могу различить цифры. Код департамента
