принадлежит женщине. Кресла, телевизор, на столике разложены модные журналы. Мужчины садятся, я же стою. И все начинается заново.
— Кто он, твой дружок?
— Старик Симон, корсиканец.
— Первый раз слышу. Его настоящее имя?
— Не знаю.
— Сколько ты ему отстегиваешь?
— Сколько могу, по-разному…
— Ты что, издеваешься надо мной? Ты говоришь, что «повязана», и отстегиваешь, сколько захочешь? Живешь где?
— В гостинице на улице Сосюр.
Я не хочу давать адрес в Нейи, да к тому же я там пока и не живу. Мне повезло, может, они еще потеряют мой след.
— В эту гостиницу ночью можно войти? У тебя есть драгоценности?
На оба вопроса я отвечаю отрицательно, но они мне не верят.
— Ты работаешь, у тебя есть дружок, но нет ни драгоценностей, ни денег. И ты хочешь, чтобы этому поверили? Ты смеешься над нами? А ну-ка раздевайся, побыстрей, догола.
Мой Бог, чего же они от меня хотят, зачем мне раздеваться?
— Быстрей!
Я скидываю пальто, платье, белье, теперь я стою голая перед этими подонками. Сейчас начнется дрессировка… Я все поняла. Вот что значит «спускаться в погреб». Я новенькая, к тому же работаю не по правилам, они меня сейчас «повяжут».
— Сколько у тебя на счете?
— Я, правда, не знаю… Семь или восемь тысяч, не больше.
— В твоих интересах вспомнить, потому что мы снимем твои деньги, и нам нужна точная цифра. Не вздумай выдать нам недействительный чек. Отсюда ты живой не выберешься, пока мы не получим денег. Соображаешь?
— О, не делайте этого, пожалуйста, сжальтесь, не делайте этого…
— Сколько?
— Ну, может быть, восемь тысяч двести… по-моему…
— Без всяких «может быть», ты сейчас это точно напишешь.
Меня голую тащат в кухню, я вся дрожу, они сажают меня на стул, дают ручку и мою чековую книжку.
— Никаких трюков с подписью, иначе тебе конец. Выписывай четыре чека по две тысячи франков, на предъявителя.
Я, словно в тумане, пишу правой рукой, но она дрожит, и мне все время хочется взять ручку в левую.
— Поаккуратней! Ты что, левша?
— Нет, месье.
Они отбирают у меня все, все мои надежды на будущее, все, что я сэкономила для операции. А ведь за этим были ночи и ночи, отвратительные встречи, усталость, приводы в полицию и недели работы… Все. Я закончила писать и расписалась. Я дрожу от холода, и вдруг у меня схватывает желудок со страху. Я умоляю, чтобы меня отпустили в туалет. Один из них вызвался меня сопровождать. Я подчиняюсь, иду, голая, не чувствуя ни унижения, ни даже страха, точно животное, которое от ужаса уже нечувствительно к боли.
Внезапно я вижу кудрявого блондина с пистолетом в руке. Дуло смотрит прямо мне в лоб.
— Мне приказано кончить тебя, грязная тварь.
У меня кружится голова и начинаются судороги. Руки ищут опоры на скользких кафельных плитках, но напрасно. Я вот-вот упаду, все мое тело раздирают новые страхи. Откуда он берется, этот страх, когда, казалось бы, ты уже и так на пределе?
Главарь обыскал мое пальто и в маленьком карманчике обнаружил карточку агентства недвижимости, на карточке были записаны суммы, необходимые для оплаты квартиры в Нейи.
Он тут же все понял и пришел в бешенство. С рычанием он набросился на меня, осыпая ударами.
— До сих пор мы тебя жалели. Говоришь, у тебя нет сбережений, а сама покупаешь квартиру в Нейи? Ты что, издеваешься надо мной, мразь? Ты смеешь издеваться надо мной?!
Надо во что бы то ни стало вырваться из этой ловушки, надо что-то придумать, как-то объясниться.
— Но я только собираюсь снимать квартиру, чтобы уйти из гостиницы. Это чистая хитрость, придуманная стариком Симоном. У меня ничего больше нет, я клянусь, ничего.
— Хорошо, сейчас поедем в твою гостиницу, и, если мы там найдем хоть сантим, тебе конец.
Он вынимает обойму из своего пистолета, вытирает его тряпкой и протягивает мне.
— Возьми-ка это, вот так, подержи, хорошенько осмотри со всех сторон.
Потом он забирает оружие, заворачивает в тряпку и протягивает обойму.
— Потрогай пули. Поняла? Теперь везде отпечатки твоих пальцев. Если ты нас обманешь, то знай, когда тебя найдут, подумают, что ты не убита, а покончила с собой. Эти отпечатки сохраняются в течение двух месяцев. Где, ты говорила, живет этот старый хрен Симон? Мы пойдем к нему, к твоему «муженьку».
— Он мой друг, он не совсем мой «муж».
— Он тебя е…?
— Нет, месье,
У патрона удивленный вид. Маленький кудрявый блондин, сам того не понимая, подсказывает мне:
— Корсиканцы не бывают педерастами.
— Возможно. Мы поедем, найдем его и проверим.
— Надо познакомиться с этим стариком. Вот развлечемся!
Такими разговорами они подзадоривают друг друга. Я проиграла. Симон рискует жизнью, и я, конечно, тоже. Я сгину где-нибудь в глубинах преступного мира. Откуда они, если не знают Симона? Мой старый друг никогда не занимался ни сутенерством, ни наркотиками.
Эти же, совершенно очевидно, имеют дело и с тем, и с другим. Разные кланы. Авторитет старого корсиканца, возможно, для них пустой звук. Они убьют нас обоих, и это я продала Симона. Бедный старик, бедный больной дедушка. Что же мне придумать, Боже мой, чтобы спасти положение? Я делаю последнюю отчаянную попытку и, опустившись на колени, умоляю патрона:
— Месье, я буду работать на вас, если хотите, я согласна.
Наступает тишина. Я нарочно обратилась именно к нему. Если он имеет такое влияние, на какое претендует его вид, то, может быть, у меня есть шанс на спасение. Он громко спрашивает:
— Вы слышали, коллеги?
— Что?
— И это она говорит нам! Она еще выбирает!
Его распирает от важности. Неужели я выиграла? Может быть, чуть-чуть. Он прохаживается передо мной с гордым видом, как петух.
— Кто теперь твой дружок?
— Это вы.
— Надо говорить «месье Антуан», повтори. Я повторяю много раз, столько, сколько он требует Он уходит куда-то и возвращается с бумагой и ручкой.
— Сейчас ты напишешь: «Мой дорогой муженек, я тебе никогда не изменю».
Ужас и комичность этой ситуации — все перемешалось.
— Вот видишь, ты сама написала.
— Да, месье Антуан.
