платят, пытаются сбежать. Им подкладывают бомбы под дверь. Однажды даже ошиблись квартирой и убили не ту женщину.
Умереть такой смертью! Быть разнесенной взрывом на куски! Меня преследуют кошмары. Я все время наблюдаю за подходами к дому. Я как параноик. Напрасно я стараюсь себя успокоить, что Дипломат не ведет дел с мальтийцами, что у него другие связи во Франции, что он далеко, что его мучат собственные страхи. Напрасно хлещу виски, чтобы забыться. Я все время думаю об этом, даже когда считаю клиентов. Шесть — это оплата квартиры и прислуги, остальное мое. Странно, но я очень скучаю по маме. Я отправила ей письмо, послала деньги, описала свою работу, свои страхи. Я хочу ее видеть. Мне хочется иметь какие- то связи с реальной жизнью, видеть не только клиентов и эту английскую тюрьму, где я теряю последнее здоровье, стегая английских джентльменов или ублажая спешащих прохожих. Любви так и нет. Я не найду ее здесь, в этом доме. Я не найду ее, работая на износ.
— Мама?
Она постарела. Пенсия, морщинки. Где же прежний гордый вид дамы из Банка Франции? Теперь это пожилая женщина, которая рада попутешествовать и с удовольствием пользуется представившимся случаем.
— Ты плохо выглядишь!
Наконец-то ее интересует мое здоровье, а не моя одежда. Я устраиваю ее в хорошей гостинице с безупречной репутацией, я выхожу вместе с ней, рассказывая про свою тяжелую жизнь. Она спрашивает, где я живу. Может быть, теперь она на моей стороне, она поняла, осознала, чем я занимаюсь и почему стремлюсь из этого выбраться. Или мне так кажется…
Двенадцать часов дня. Мы поднимаемся по шестидесяти девяти ступенькам, ведущим в мою роскошную квартиру. Впервые я поднимаюсь по ним с матерью. Я испытываю странное чувство. Мне странно знакомить ее с Маргаритой, показывать квартиру — вот гостиная, прихожие, кухня…
— А спальня?
Приходится показать. Без комментариев. Маргарита уводит маму в кухню. Они будут там болтать за чаем, а жизнь между тем продолжается, мужчины опии за другим поднимаются по шестидесяти девяти ступенькам, горничная-англичанка просит их подождать, а я открываю и закрываю шкаф со всякими штуками для мазохистов, снимаю и надеваю свою рабочую одежду. Мама обедает с Маргаритой на кухне. О чем они говорят? Я больше не могу. Я заканчиваю работать раньше, чем обычно. Заработала только на то, чтобы покрыть текущие расходы. Тем хуже.
— Я тебя провожу, мама? Я вызову такси.
Сама не знаю почему, но я надела простой серый плащ и покрыла голову косынкой. Стерла яркую помаду и сняла накладные ресницы. Днем она видела меня в моей обычной рабочей одежде, что может измениться, если вечером я переоденусь?
— Ты хорошо пообедала? Маргарита хорошо тебя приняла?
— Да, очень хорошо. Я попросила ее присмотреть за тобой. Она милая женщина.
Моя мать плачет перед дверью с номером 42 своей комнаты в приличной гостинице, за которую я заплатила цену нескольких клиентов.
— Мама!
— Иди спать.
Что тут можно сказать? Она плачет, и этим все сказано. А я сейчас вернусь к себе, держась за стенки руками.
Господи, будь снисходителен к французской шлюхе в ее английской тюрьме! Бедная мама, она поняла наконец. А то она все думала, что я развлекаюсь, «веду легкую жизнь», как говорили в Банке Франции.
— Мама!
— Иди…
Она не произнесла, но я будто услышала: «Иди… дочка».
Француженке в Лондоне всегда двадцать пять лет. Не больше. Клиенты в Лондоне всегда вежливы. Они фетишисты, любящие прорезиненные трусики, но вежливые.
— Шестьдесят девять… Я их всегда считаю.
Шестьдесят девять ступенек. Очередной клиент запыхался, но остался галантным. Он угощает меня шампанским, сам же нюхает какой-то наркотик. Он разбил ампулу, и от запаха можно задохнуться. Им это нравится, это модно. По их мнению, это так сильно возбуждает, что даже импотент способен заниматься любовью.
Я задыхаюсь. Летом семьдесят шестого жара стоит страшная, да еще эта гадость. Я пью то виски, то шампанское — что хочет клиент. Алкоголь становится моим постоянным профессиональным наркотиком, позволяет немного забыться.
А во Франции все уже занервничали. Сьюзи тоже обеспокоена. Они требуют денег, требуют отчета. Опять в ярости звонит Дипломат:
— Приготовь деньги к моему приезду.
— Дела идут плохо.
— Не зарывайся, малышка. Я тебя предупреждаю. Знаешь анекдот? Сидят две проститутки в каталажке. Одна другую спрашивает: «Сколько будет дважды два?» «Четыре», — отвечает та. «Ну все, с тобой пора кончать, ты слишком много знаешь». Поняла?
В этой среде любят черный юмор. И намеки. «Не зарывайся» — означает, что тебя постараются убрать.
За годы рабства я как-то не задумывалась над этим, но теперь четко поняла, что я жертва простой и наглой эксплуатации, У проституток большие расходы, но кроме этого мне ничего не оставляли, я ничего не заработала. Хотя проститутка я неплохая. Сутенеры просто обирают девушек, и мой — не исключение. Проститутка должна быть все время в долгу и зависима. В этом и есть сила сутенеров, этим они нас и держат. Отдыхать нельзя. Надо все время работать, даже если рискуешь здоровьем и оказываешься, как я, у гинеколога, скрючившись от боли в животе и с землистым лицом. Больна физически, больна от страха. С моим слабым здоровьем — прямой путь к катастрофе. К тому же вряд ли мои нервы долго выдержат. Я сделала еще одну ошибку. Чтобы передохнуть несколько дней, взяла девушку. Но она даже не покрывает расходы, и я должна тотчас вернуться и отработать то, что с ней потеряла. Сьюзи тоже наседает на меня. Она должна платить. Я должна платить. Я больше не могу слышать о деньгах и впервые даю волю своим нервам и возмущению Я посылаю Сьюзи и всех сутенеров к черту и заявляю, что, если они не оставят меня в покое, мне придется пустить в ход свои связи в Париже.
Старая Маргарита пытается в своей кухне приготовить нам что-то «на французский манер» и удрученно качает головой.
— Ты в Англии, Мод. А Англия — это Англия. Если будешь так дальше продолжать, живой отсюда не уедешь.
— Мальтийцы, да? Но Дипломат не имеет с ними дела.
Никогда не знаешь, что может произойти. Слухи, которые сначала бродят среди проституток, доходят потом и до сутенеров. Такая квартира, как моя, держится только на том, что я француженка, — в этом ее изюминка, на этом строится реклама. Поэтому они тебя не отпустят, а сама ты не можешь вырваться.
Субботнее утро. Я выхожу за покупками. За моей спиной маячит знакомый силуэт. Напрягаю память: где; то я его уже видела. Кто-то из окружения Сьюзи, но я не уверена. В чем я уверена, так это в том, что за мною следят.
Днем он все еще здесь, внизу, под окнами, наблюдает за квартирой. Маргарита бормочет:
— Основные дела обычно делаются в воскресенье, детка.
В перерыве между двумя клиентами я слежу за тем, что происходит на улице. Утренний человек исчез, но, по всей видимости, он сдал смену двум другим. Невысокие коренастые парни — смуглые лица, жесткие вьющиеся волосы, напомаженные бриллиантином. Мальтийцы! Значит, что-то затевается. Будут со мной разбираться, но как? Прежде всего, они не дадут мне выйти из квартиры, а потом? Подложат бомбу? Высадят дверь и прикончат?
Или схватят и отправят куда-нибудь, откуда я уже никогда не вернусь: есть такие «исправительные» дома, где девушек заставляют работать как на конвейере, пока хватит сил…
