студентка мне это сказана. Я знаю также, что они расспрашивают друг друга обо мне. Но они никогда не узнают. Никто не узнает. Это мое право.
Но память не изменишь. Можно лгать другим. Что я и пытаюсь делать. Как только я сдам экзамен, я сейчас же сбегу из этой душной провинции, от этой реадаптации. Я уже не в том возрасте, я хочу жить.
Письменный экзамен я сдала. Остался устный.
По наивности я считала, что всякие разборки бывают только в уголовном мире и среди сутенеров. Я еще не знала местных буржуа.
Октябрь 1979 года. Прямо перед устным экзаменом профессор Н. читает лекцию своим коллегам. Тема лекции: «Транссексуальность».
— Транссексуалы обречены вести жизнь маргиналов. Но они хотят жить как все. Мы знаем одну из них, она недавно сдала письменный экзамен на звание адвоката.
Далее следует реплика бывшего председателя коллегии адвокатов:
— Надо еще устный сдать…
Что со мной? У меня мания преследования или эти люди действительно негодяи?
Теперь по всему факультету и по всему городу шепчутся: «Есть мужчина, переодетый женщиной, который хочет стать адвокатом…» «Знаете, травести — они всегда проститутки». А проституция — это порок.
Мне хочется кого-нибудь убить. Но кого? В результате я заболеваю. Требуется медицинская справка и вмешательство моего «куратора по реадаптации», для того чтобы мне разрешили сдавать экзамен последней.
И вот я отвечаю перед комиссией. Председатель — почти глухой старик. Все смотрят на меня, как на какую-то зверюшку из цирка. Только что не хлопают.
Но я сдала. Я адвокат. Впервые транссексуалка и проститутка совершила такой чудесный прыжок: из Булонского леса в коллегию адвокатов. Я могу вернуться в Париж, найти место стажера, посвятить себя этой работе, защищать проституток, моих сестер, от которых я не отрекаюсь, зарабатывать себе на жизнь, жить… но быть настороже.
Так говорила я себе, когда в первый раз надела адвокатскую мантию и, взволнованная, как во время первого причастия, позировала с Уголовным кодексом под мышкой перед фотографом.
Так говорила я себе, смущенно улыбаясь в объектив. Но я уже потеряла бдительность и расслабилась.
ГЛАВА XIV
Моей новой надеждой, захватившей меня целиком, меня, так долго жившую от надежды к надежде, от борьбы до борьбы, от войны до сепаратного мира, стала любовь. О любви пишут книги. О ней снимают фильмы. Любовь все любят, но о ней мечтают втайне, а занимаются ею многие, хотя об этом не принято говорить. И всегда это касалось других, но не меня, потому что с самого рождения я отличалась от остальных. Мой опыт проститутки также сыграл свою роль. Пытаясь всеми средствами стать женщиной среди женщин, я тем не менее всегда стремилась быть личностью, но больше всего на свете я хотела, чтобы меня любили.
Я готова полюбить каждого, кто ответит мне тем же. Мне не важно, будут ли у него мускулы, красивые глаза или какое-нибудь особенное лицо. Не надо меня спрашивать, как это делают в брачных агентствах, какой тип мужчины я предпочитаю. Я хочу любить и быть любимой. Дружбы, нежности, привязанности мне было бы достаточно.
Тогда я, может быть, могла бы изменить свою память или, во всяком случае, похоронить те воспоминания, которые мне так ненавистны, превратить их в пыль забвения и явиться из этого пепла совсем другой, воскресшей. Да, я становлюсь мистиком. Не всем приходится в течение многих лет вести двойную жизнь, и это не проходит бесследно, но сегодня я обладаю самым
ценным даром — свободой. Эта свобода пришла ко мне в виде проштампованных документов, признающих мое право на женское происхождение. Я словно вышла из концентрационного лагеря, окруженного невидимой колючей проволокой. Пленница своего уродства, обреченная на самый жалкий вид проституции, страдавшая от побоев и унижений, я наконец вырвалась из всего этого, и теперь я Мод Марен, получившая право жить под солнцем.
Я ищу работу, у меня есть диплом адвоката.
В перезвоне пасхальных колоколов 1980 года я уже слышу свое счастье и свою радость, как вдруг раздается угрожающий голос:
— Вы обязаны уплатить налоги за 1973,1974 и 1975 год.
Это обычный налог на доходы.
— Какие доходы?
— Но вы занимались определенной деятельностью…
Налоговый инспектор закрыл свой письменный стол на ключ. Для своей безопасности он держит огромного пса с белыми зубами, чистопородного. Он следит за каждым моим жестом.
Боже, где я? В гестапо? Этот тип, похожий на злого хорька, он что, инквизитор?
— Мадам, вы изменили пол в июне 1978 года; у меня есть ваше полное досье.
— Вы не имеете права! Это прямо сказано в судебном постановлении.
— Моя администрация обладает всеми правами.
И вот ты снова отброшена в прошлое, Мод. И главная задача администрации потребовать с тебя налог и с тех денег, что ты заработала проституцией. Они все рассчитали вплоть до оплаты квартиры в Нейи, рассматривая это как признак определенного благополучия. Им наплевать, что я платила штрафы, проводила ночи в полицейском участке и содержала сутенеров. Если бы я была в состоянии заплатить то, что они с меня требуют, я бы все бросила в миску этому злому псу. Налоговый инспектор воображает себя дрессировщиком диких зверей и воспитателем заблудших.
— Вы можете подать прошение Президенту Республики. Если вы больше не занимаетесь проституцией и если общественные и санитарные службы подтвердят ваше вступление в нормальную общественную жизнь…
Значит, надо просить прощения. Всегда одно и то же. Прощения за то, что была проституткой, за то, что мерзла в Булонском лесу, за побои, за то, что все время рисковала жизнью.
Никогда! Пусть сначала докажут, что проституция — это профессия, особый вид деятельности, образ жизни, социальный бич. И пусть обратятся к сутенерам, а не к девушкам, которые им платят.
Во всяком случае, нельзя остричь уже остриженную овцу. У меня ничего нет, у меня нет работы, нет денег. Чего вы хотите, месье сборщик налогов? Я должна снова вернуться на панель и заняться проституцией, чтобы уплатить все налоги?
Собака, скалясь, позволила мне выйти. Я попытаюсь обратиться с жалобой к вышестоящему начальству, но никто не находит странным, что, принимая посетителя, налоговый инспектор закрывает на ключ ящик стола, а его самого охраняет огромная сторожевая собака. Меня могут долго преследовать угрозами судебного разбирательства.
Мне действительно придется доказывать «реальность включения в общественную жизнь». Возможно, я попрошу помощи у дам в зеленых шляпках. Моего диплома недостаточно и для того, чтобы записаться в адвокатуру в качестве стажера. Для этого мне нужны два поручителя.
Чиновник вежливо и равнодушно слушает, как я рассказываю о своей болезни, пытаясь объяснить, почему в тридцать четыре года у меня нет профессионального стажа и в моей анкете непонятный пробел. Он не видит причин, чтобы не принять меня, но считает, что мне самой следует позаботиться о добрых душах, которые окажут мне протекцию.
— В данный момент стажировка невозможна, нам никто не требуется. Возвращайтесь в сентябре, позвоните через полгода. У меня нет средств, чтобы платить ни за что тридцатичетырехлетней женщине.
