– Годится.
– Деньги вперед.
– А с чего я должен тебе доверять?
Она пожала плечами.
– Бывает, я ворую, и меня, случается, лупят. Но мне вовсе неохота получать взбучку за каких-то три медяка.
Спешившись (пришлось смотреть под ноги, чтобы не угодить в навоз), я полез в кошелек за медяками и дал ей четыре.
Она подняла глаза.
– Последнее стойло? – спросил я.
– Нет. Займи вон то, угловое. Оно маленькое, и Джассид никого больше туда не поставит. И не возьмет за него как за двойное.
– Меня Леррисом звать.
– А меня Дарией. Сейчас принесу зерна. Хорошего.
Она направилась к длинному ряду бочек, а я завел Гэрлока в угловое стойло с низким потолком, не слишком просторное даже для пони, но сухое и относительно чистое. Расседлав Гэрлока, я положил в угол сумы и посох, после чего принялся чистить Гэрлока щеткой. Дария вернулась с большой мерой зерна.
– Он не кусается?
– Никогда. Точнее сказать, куснул разок одного малого, куснул и лягнул, но тот бил его кнутом. И это было до того, как он попал ко мне.
– Терпеть не могу кнуты. – Она поежилась, ссыпая зерно в кормушку.
– Конюх! Где конюх? – донеслось снаружи.
Дария поспешила во двор.
Вычистив Гэрлока и припомнив уроки, преподанные Джастином в Хаулетте, я проверил сеновал. Там было сухо и почти чисто.
– Чего ты там забыл? – спросила вернувшаяся Дария, когда я спрыгнул на землю.
– Взглянул, как там, на сеновале.
– Ты здесь уже бывал?
– Здесь нет, но в похожих местах бывать доводилось.
– Там лучше, чем в гостинице.
– А ты там спишь?
Глаза девушки сузились.
– Я не шлюха!
– Что ты, ничего такого мне и в голову не приходило.
– Нет, я ночую дома, на окраине. Моя матушка стряпает на Истрала, так что имей в виду: похлебка у нас лучше, чем отбивные.
С этими словами она покинула конюшню.
Исходя из того, что люди едва ли украдут то, чего не увидят, я прикрыл посох и сумы световым щитом, после чего по заляпанным грязью доскам направился к входу в гостиницу, сбил грязь с сапог у гладко оструганной, но не покрытой лаком сосновой двери и взялся за сапожную щетку, которой, похоже, тут никто не пользовался.
За дверью меня встретил коренастый мужчина с короткой седой бородкой. Заляпанный кожаный фартук выдавал в нем содержателя постоялого двора.
– Ты будешь здешний хозяин?
– Он самый, к твоим услугам. А ты, паренек, часом не работу ищешь?
– Нет. Мне нужны еда и место для ночлега.
На физиономии трактирщика расцвела улыбка.
– Постель полсеребреника. Кухня у нас простая, но сытная. Мясная похлебка – четыре медяка, отбивные по пять.
– Как насчет конюшни?
– Три медяка с гривы.
Я улыбнулся.
– А если я тоже переночую в стойле?
– Коли тебе охота ночевать с лошадьми, так и с тебя возьму как с лошади. Тоже три медяка.
– Моему пони бывает одиноко, – сказал я, вручая ему деньги.
Трактирщик, все еще улыбаясь, принял их и, предоставив мне возможность проследовать внутрь, поспешил к солдатам в серых, с малиновой окантовкой, мундирах.
Общая зала «Полной Чаши» была невелика, примерно двадцать на двадцать локтей, и спертый воздух пропах салом, дымом, а также конским и овечьим навозом, заносившимся с улицы на грязных сапогах.
Приметив у стены маленький столик, откуда было удобно наблюдать за помещением, я примостился там. Стол пошатывался, отделанная сосновым шпоном столешница с годами пропиталась жиром, а на стуле треснула задняя скоба.
– Пиво или морс? – спросила подавальщица, пытаясь мокрой рукой убрать с серой рубахи сальное пятно.
– Морс и похлебку. Сколько за все?
– Два – за морс, четыре – за похлебку. В придачу получишь полкаравая.
– Заплачу, когда принесешь морс, – промолвил я, достав серебреник, но не выпуская его из рук.
– Ладно.
Она ушла на кухню, а я принялся оглядываться, заодно прислушиваясь к обрывкам разговоров.
– …пироги с говядиной… лучше, чем с дичью…
– …Берфир ни за что не удержит Хидлен… всего лишь пастух из Асулы, с длинным мечом…
– …отбивная должна быть отбивной, так я говорю… тьфу на твой очаг…
– …мордашка смазливая… только сиськи едва прикрыты… трясет ими перед всеми, а они, дурачье, принимают ее за леди…
Последняя фраза едва не заставил меня покраснеть. Охота же мне слушать всякий вздор!
– Паренек, твой морс.
Кружка со стуком опустилась на жирную столешницу, и мой серебреник перекочевал к подавальщице. Она отсчитала мне четыре медяка.
– Скоро будет и похлебка. В следующий заход принесу.
В трех столиках от меня расположились двое солдат. Я собрался было прислушаться к их разговору, но тут вернулась служанка.
– Твоя похлебка и хлеб, приятель, – заявила она, почесывая живот.
Выдавив улыбку, я вручил ей медяк, и ее физиономия расплылась от удовольствия.
Дария не обманула: похлебка оказалась вкусной, да и хлеб вполне приемлемым. А вот морс из клюквицы был так сильно разбавлен водой, что мне пришлось его гармонизировать. Вкусу это не прибавило, но сделало питье безопасным для желудка.
Я навострил уши и потянулся чувствами к солдатам.
– …держись подальше от отбивных… толкуют, будто из собачатины…
– …лучше, чем козлятина, которую трескают эти кифриенцы…
– …говорят, Берфиров чародей вроде тех великих колдунов, которые в старину…
– …Коларис не смог пробить дорогу из Храма… все еще претендует на долину…
– …перебраться через Охайд… с боем…
Нахмурившись, я отправил в рот ложку похлебки. Люди болтали, просто мололи языками, и извлечь из их трепотни ценную информацию не представлялось возможным. Оставалось лишь подналечь на еду.
– …Стенафта… вроде как ее дочка… Ручаюсь, шарит под этим тряпьем… на конюшне…
«Не о Дарие ли речь? – подумалось мне. – Может, она и есть дочка Стенафты?» Отхлебнув клюквицы, я вновь попытался прислушаться к разговору солдат, но они только жевали.
– Это не отбивные! Жареные подметки, а не баранина! – неожиданно взревел здоровенный детина в грязно-голубой рубахе и запустил в служанку тарелкой, забрызгав все подливкой.
