поджаренного хлеба, мед, душистый американский кофе. А за столом – Пенелопа с утренней газетой в руках. В это утро ничего подобного Андреа не увидел и замер на пороге, потому что открывшееся ему зрелище больше всего напоминало то, что остается после революционного переворота: грязные тарелки, пиалы с остатками молока и овсяных хлопьев, баночки из-под варенья без крышек, рассыпанный по столу сахар. Андреа в ужасе попятился.
– Пепе, где ты? – крикнул он еще раз, и голос у него истерически зазвенел, как у ребенка, потерявшего в толпе свою мать.
Ответом ему стало только жалобное поскуливание Самсона, который следовал за ним по пятам.
– Да что здесь сегодня происходит?
Встревоженный не на шутку, Андреа прошелся по дому, распахивая все двери. В гостиной царил полный хаос. Тот же беспорядок в комнатах детей, в ванных, в холле. Пенелопы нигде не было. Не может быть, чтобы она отправилась провожать детей в гости к кузенам, родственники всегда сами заезжали за ребятней. От испуга сердце Андреа часто забилось. Пенелопа не могла уйти без объяснений, оставив в доме такой разгром! Он вернулся в кухню и сразу же увидел на буфете конверт с надписью: «Для Андреа», прислоненный к настольным часам из голубого венского фарфора. Конверт был запечатан. У Андреа дрожала рука, когда он разрывал конверт и вынимал единственный листок, исписанный мелким аккуратным почерком жены.
Он прочел все до конца, потом без сил опустился на стул, чувствуя себя оглушенным, словно его крепко ударили по голове. Быть не может, чтобы это писала Пенелопа. Самсон, усевшийся у ног Андреа, не сводил с него глаз. Даже Чип и Чоп, волнистые попугайчики в клетке на подоконнике, вели себя подозрительно тихо. В этот момент он заметил еще одно послание, написанное мелком на грифельной доске, висевшей возле пузатого голубого холодильника: «Дорогие мои дети! Я решила на время уехать. Мне нужен отдых. Я скоро вернусь. Люблю, целую, обнимаю. Мама».
– Этого не может быть! – воскликнул Андреа и взглянул на пса так, словно ожидал от него ответа.
И тут он вспомнил слова, брошенные женой накануне: «На этот раз между нами все кончено».
– Она рехнулась, – пробормотал он в смятении, обращаясь к Самсону, ответившему ему широким зевком. – Одно дело угрожать, а совершать безумные поступки – это совсем другое. Ладно, сейчас я ей все выложу.
Он вернулся в гостиную, схватил телефонную трубку и набрал номер сотового телефона Пенелопы. Ему ответил механический голос оператора, предложивший перезвонить позже, так как «абонент временно недоступен». Он в сердцах пнул ногой ящик с газетами и журналами, взвыл от боли и выругался.
Хромая и еле волоча ноги, Андреа вернулся в кухню, открыл дверцу холодильника и взял бутылку минеральной воды. Наполнив стакан, он выпил воду большими глотками. Потом он схватил банку с сахарным песком и швырнул ее о буфет. Белые крупинки дождем посыпались на пол. Андреа был вне себя, а сорвать зло было не на ком.
Принять обвинения Пенелопы он не мог, а главное – никак не мог поверить, что она действительно его оставила. Он чувствовал себя несчастным и оскорбленным.
– Глаза бы мои ее не видели, – пробормотал он, скатал письмо жены в шарик и швырнул его подальше от себя. – Идиотка! Да что она себе позволяет? Выключила сотовый! Сейчас сяду в машину, возьму ее за шкирку и приволоку назад силой. Врежу ей, если понадобится, – живо придет в себя!
На последних словах Андреа перешел на крик. Самсон решил, что хозяин кричит на него, и зарычал, обнажая клыки.
– Заткнись! – приказал Андреа, отыскивая глазами место, куда закатилось письмо.
Найдя бумажный шарик, он поднял его, разгладил и вернулся в спальню. Это была единственная комната, где сохранился хотя бы относительный порядок. Андреа растянулся поверх покрывала, еще хранившего тепло, в котором он нежился совсем недавно, когда и понятия не имел о разразившейся над его головой катастрофе, и начал перечитывать письмо жены, вникая в каждое слово. Пенелопа нарисовала портрет никчемного мерзавца, в котором он себя не узнавал.
Она описала развалившуюся семью, которая не могла быть его семьей.
Себя она назвала рабыней, жертвой эксплуататора, тирана. И наконец, она предъявила ему ультиматум: если он поедет за ней, она отнимет у него детей. Шантаж! Нет, это кошмар. Но неужели все это правда? Андреа всегда считал себя хорошим мужем и хорошим отцом. Ну да, иногда он терял терпение и выходил из себя. Ну и что? Разве другие мужья не злятся на своих жен? Особенно когда те едят их поедом и случая не упускают припереть к стенке? Неужели она и впрямь приревновала его к Стефании?
Нет, дело не в ревности. Пенелопа рассердилась, потому что он упорно отрицал свою вину. А чего она ожидала? Какой дурак сознается в неверности? Андреа вскочил с постели и вышел на балкон. Улица выглядела как обычно, липы испускали целебный аромат, машины сновали вдоль бульвара в обоих направлениях, мир не изменился. Чего нельзя было сказать о нем самом. Жена бросила его, и Андреа никак не мог поверить, что она так поступила по причинам, изложенным в письме. Может, есть что-то еще? Но что? «А вдруг все это правда?» – спросил он сам себя. Ну конечно, его Пенелопа во всем права. Он вел себя как бессовестный негодяй. Точно молния ударила у него в мозгу и осветила его убогую душонку. Он всегда был неверным мужем, он лгал, взваливал на нее заботы о доме и о семье, а сам предпочитал не вмешиваться. А когда вмешивался, то всегда только все портил. Какой же он был дурак! И как могла Пенелопа терпеть его столько лет? Андреа разжал пальцы и выпустил письмо, тотчас же подхваченное ветерком. Потом он облокотился на парапет и заплакал.
В последний раз он плакал, когда был еще ребенком. Но то была старая семейная история. Почему же она вспомнилась ему именно теперь?
2
На горизонте сгущались тяжелые тучи. Покинув придорожную закусочную, где она выпила безвкусный капуччино и надкусила испеченную на маргарине бриошь, Пенелопа вернулась к машине. Она направилась было в туалет, чтобы сполоснуть рот, но по дороге наткнулась на группу упитанных, шумных немецких туристок и сбежала. Проходя мимо кассы, она купила себе карамелек, потом села в машину и вновь выехала на автостраду по направлению к Болонье, грызя мятные конфетки с таким ожесточением, словно они могли смягчить горечь ее мыслей. Лекарство не подействовало. Перед собой она видела не асфальтовую ленту шоссе, а лица своих детей, которых оставила всего два часа назад. Она не знала, когда теперь увидит их. «Хоть бы из этого вышел какой-то толк», – прошептала Пенелопа со вздохом, который прервался всхлипыванием. Слезы выступили у нее на глазах, застилая взор, и одновременно на ветровое стекло упали первые капли дождя. Невозможно было выбрать более неудачный день для расставания с семьей, однако
