— Вы — умная женщина и, без сомнения, знаете, что правда у каждого своя.
Лилиан и Галеаццо не сводили с Сильвано глаз, умоляя его сохранять выдержку.
— Мы принимаем за истину то, — продолжал Санджорджо, — что совпадает с нашими собственными представлениями. И поскольку вы считаете меня «голубым», который скрывает свои склонности под маской экстравагантности, я готов признать ваши убеждения.
— А вы не боитесь, что публичное признание может повредить вашей репутации? — с натянутой улыбкой спросила блондинка.
— Думаю, нет, — спокойно ответил Санджи. — Сикстинская капелла осталась великим творением и после того, как стало известно о сексуальных наклонностях ее творца.
— Вы выбрали хорошую компанию.
— В истории немало подобных примеров. Я выбрал один наугад.
— Вы говорите об этом с гордостью, — вмешалась молодая брюнетка, живая и привлекательная, с черными глазами и кудрями, словно сошедшая с экрана телевизора.
— Я говорю об этом спокойно. Не надо выдавать черное за белое. Это только унижает черное. Будь люди одинаковы, ими легко было бы управлять. Вот почему принято считать всякое отличие преступлением. Различие вызывает размышления и сравнения. Оно — своего рода протест. В результате система вынуждена пересматривать собственные нормы.
— А когда вы выбираете красивого мальчика, с которым хотите переспать, вы тоже руководствуетесь подобными благородными размышлениями? — издевательски произнесла блондинка.
— Нет, такие социологические изыски я приберегаю исключительно для того, чтобы давать дурацкие ответы на идиотские вопросы.
— Вам не кажется, что вы занимаетесь слишком многими вещами? — спросил молодой человек, видевший пару фильмов с Ричардом Гиром и теперь изо всех сил старавшийся походить на своего кумира.
— Вы имеете в виду продукцию, на которой стоит моя марка?
— Пожалуй, да.
Санджи немного помолчал, зажег сигарету.
— Хороший вопрос, — произнес он. — Общество ценит профессионалов. Тот, кто занимается всем подряд, настораживает. Он неудобен, им трудно манипулировать. Он может придумать коллекцию, создать город, включив его в систему. Он может уподобиться Творцу, в меру своих человеческих возможностей.
Ответ удался, и Санджи остался собой доволен.
— А когда вы обнаружили свои склонности? — настаивала блондинка, не желавшая отвязаться от модельера.
— В тот день, когда женщина попыталась меня грубо соблазнить, — ответил он, словно открывая ей великую тайну.
— И такая мелочь повлияла на вас? — спросила, улыбнувшись, блондинка.
Улыбка ее вовсе не украсила.
— Вы считаете это мелочью? — произнес Санджорджо. — Знаете, она очень походила на вас…
Галеаццо и Лилиан страшно перепугались, опасаясь последствий подобной реплики.
— А когда вы были маленьким, вы предпочитали играть с девочками или с мальчиками? — спросил журналист, видимо изучивший тесты в «умных» журналах.
— Играл я с девочками, — не задумываясь ответил Сильвано, — а распутничал с мальчиками. Я прославился своим умением вырезать платьица для кукол из тетрадных листов и старых газет. Я их сшивал красной ниточкой и украшал бантиками.
— Похоже, платьица определили вашу судьбу, — заметила хорошенькая брюнетка.
— Пожалуй, да, — согласился Санджи.
— Эксперты утверждают, что ваши последние коллекции не столь блестящи, — вмешалась блондинка, готовая ринуться в атаку.
— Когдя я делал первые шаги в мире моды, эксперты даже не хотели замечать, что Санджорджо существует. Однако вот он я, стою перед вами.
Блондинка наседала:
— Дик Бредли, ваш знаменитый калифорнийский коллега, утверждает, что значительная часть клиенток, одевавшаяся у Санджи, теперь перешла к нему.
— Меня всегда поддерживала уверенность в том, что ни в Штатах, ни в других странах коллег у Санджи нет. Но, конечно, я не могу помешать появлению неумелых подражателей.
Публика восхищенно зааплодировала. Потом, как в черно-белом кино, толпа вдруг оживилась и задвигалась. Вышколенные официанты разливали шампанское и ликеры, а Санджи, завершив пресс- конференцию, переходил от одной компании к другой, пожимая руки и расточая улыбки. В последний раз он появился на фоне оборудования для салона ультрасовременного воздушного лайнера. Сильвано Санджорджо ошеломил американскую публику и вошел в легенду.
Санджи без сил рухнул на диван. Он был измучен, но вполне доволен собою. Он находил себя неподражаемым. Может, в деле и удастся кому-нибудь превзойти его, но в лицедействе — никому. Театр был у него в крови: не стань он модельером, с успехом выступал бы на сцене. Он бросил вызов своим конкурентам, потчуя публику из севрского фарфора вульгарной похлебкой, чего, собственно, все и жаждали.
— Этот парень многого добьется, если его прежде кто-нибудь с отчаяния не убьет, — говаривал отец Сильвано. — Он умеет терпеть, добиваясь желаемого. Он хочет, чтобы его заметили. И ради этого готов на любые жертвы.
Потом старик Санджорджо, единственный человек, пытавшийся понять сына, пристрастился к бутылке, что и погубило его. Он умер в канаве, напившись вдрызг, холодной зимней ночью. Перед смертью он обратился с длинной речью к луне и исполнил старинную песенку «Далеко, далеко за морем, прекрасные розы цветут…». Он был не так уж стар, старик Санджорджо, и умер, жалея, что не успел сделать сына удачливым торговцем кроликами и деревенским донжуаном, который мог бы достойно продолжить традиции отца, не раз доводившего до слез мать.
— Ну, как прошло? — спросил Сильвано у Галеаццо Сортени.
Тот ни на минуту не оставлял его, как секундант боксера после решающего поединка.
— Ты вошел в историю, — ответил Галеаццо, зажигая сигарету.
— В хорошем или в плохом смысле? — встревожился Сильвано.
— Любая реклама хороша, — успокоил его друг. — Завтра о тебе заговорят. А нам это нужно, поверь мне, — заключил Галеаццо, выпуская облачко ароматного дыма.
Санджи заложил руки за голову и с облегчением вздохнул.
— Гнусная была драка, — заметил он.
— Но ты ее провел мастерски, — улыбнулся Сортени, наливая виски.
Сильвано с удовольствием отпил из большого стакана и продолжил, взяв сигарету:
— Журналисты копаются в чужой душе с экзальтацией фетишистов, которые ищут в корзине с грязным бельем то, что их больше всего возбуждает.
Галеаццо зажег другу сигарету и постарался сменить тему. Он боялся, что после такого нервного напряжения Сильвано начнет слишком жалеть себя.
— Давай выпьем и забудем, — предложил Сортени.
— Мне надо быть поосторожней.
— Что случилось?
— Еще одна болезнь: атрофический гастрит. — Ничто человеческое не чуждо нам, — пошутил Галеаццо.
Вдруг Сильвано, поддавшись приступу ярости, швырнул стакан на пол, разбив вдребезги.
— Идиоты, — воскликнул он, имея в виду журналистов, но перед глазами у него стояло невыразительное лицо блондинки. — Они тебя препарируют, как лабораторную крысу. Вкуса у них столько же, сколько у ротного старшины. Казарменное хамство и наглость. Налепят на тебя клеймо, и все!
Чувствовалось, что он очень устал.
