опережать других хотя бы на минуту, на один шаг. Но, главное, ты должен обладать достаточным весом, чтобы влиять на тех, кто делает законы. А этому, мой молодой друг, тебя не сможет научить никто.
Чезаре вышел с улицы Сан-Паоло, пошел по корсо Виктора Эммануила и на пьяцца дель Дуомо столкнулся с шествием манифестантов. Город был парализован забастовкой, общественный транспорт не работал, а пикеты забастовщиков мешали штрейкбрехерам восстановить движение. Возможно, это был более действенный способ, чем пустопорожняя болтовня политиков или крайности революции, чтобы восстановить равновесие в стране, оказавшейся у края пропасти. Общественные учреждения были закрыты. Школы не работали. Людей терзал голод и страх.
Солнце уже согревало, и шагать по улицам было приятно. Конечно, он запомнит, что времена рыцарей и одиноких волков безвозвратно миновали, и сделает выводы из слов старика. Чезаре Больдрани только вступал на путь, ведущий в святая святых, туда, где делаются законы, но путь этот был ему открыт. Первые политические контакты уже завязывались. Отношения Чезаре с политиками, более или менее удачные, но всегда полезные, будут продолжаться всю его жизнь.
АННА. 1980
Бывший президент совета сидел напротив нее перед камином, и, предложив ему перекусить, Анна беседовала с ним запросто, по-приятельски, поскольку то, о чем они говорили, еще не касалось важных вещей. Это был светский разговор, поверхностный и пустой, в котором экс-премьер если и не превосходил всех, то выказывал известную ловкость. Его живые черные глаза, его неизменно улыбающееся лицо могли ввести в заблуждение, расположив в самом деле к себе, но Анна знала об этом и была начеку.
— Я понимаю, что вечные скандалы и прискорбные происшествия, о которых читаешь всякий день в газетах, могут кому угодно внушить желание уехать куда-нибудь подальше из нашей несчастной страны, — министр сокрушенно развел руками и вздохнул. — Вы, наверное, уже слышали об этой ужасной трагедии девочки, задушенной своей собственной золотой цепочкой, которую какой-то негодяй пытался сорвать с нее, возможно, всего лишь ради очередной дозы наркотика?
Анна ответила жестом досады и печали. Да, она читала, конечно. Но не это дьявольское, что свойственно природе человека, вызывает у нее время от времени неодолимое желание уехать из своей страны. В Соединенных Штатах, где они подолгу живут, газетная хроника изобилует подобными же случаями. В современном мире поневоле привыкаешь ко всяким ужасам. Нет, ей хочется бежать от другого: от этой пошлости, которая господствует везде, от духа коррупции и узких корпоративных интересов.
— Правда, невозможно свыкнуться с тем, что тебя постоянно сопровождают телохранители. — Анна думала об одном, а говорила другое — верный знак того, что развязка близка.
— В самом деле, это тягостно, — согласился с легкой иронией ее собеседник. У него был облик придворного шестнадцатого века: слегка впалые щеки, высокие скулы и острый подбородок, который, казалось, выступал из кружевного жабо.
— Не думайте, что я сожалею о помпезных выездах, — уточнила Анна. — Я предпочитаю интимность и простоту.
— Ну что вы, — возразил депутат. — Вы могли бы путешествовать в сопровождении королевской свиты, и это все равно не бросило бы на вас ни малейшей тени. Один мой коллега, коммунист, жить не может без устриц и шампанского. Я знаю депутата социалиста, который высылает вперед целый взвод карабинеров, чтобы очистить улицу от пешеходов и произвести этим фурор.
— К сожалению, сегодня проблема в том, как очистить город от преступников, — сказала Анна. — Но с пешеходами, конечно, справиться легче.
Эта реплика вызвала у министра сдержанный смешок.
— Я понимаю, что у вас есть веские причины, чтобы проводить много времени за границей, — сказал он. — А нас, политиков, увы, удерживают дома обязанности.
— Вы, синьор министр, были когда-нибудь в Нью-Йорке? — спросила она.
— Нет, синьора Анна, — ответил он. — В Вашингтоне — да. Но и то не ради собственного удовольствия.
— Вы мне не поверите, но в запутанном лабиринте Нью-Йорка есть островки удивительного покоя и поэзии, — сказала она. — Казалось бы, мелочь, но это очень важно, когда продавщица большого магазина искренне помогает тебе найти то, что ты ищешь. Или кассир, который, улыбаясь, протягивает сдачу.
— Я понимаю, что вы имеете в виду, — улыбаясь, кивнул министр. — Некий климат, некую атмосферу, которая создается из многих частностей.
Он взглянул на эту красивую зеленоглазую женщину со стройной фигурой и аристократической внешностью, пытаясь предугадать момент, когда она проявит свои истинные намерения. В последней беседе с ним Чезаре Больдрани был лаконичен: «До конца этого года я предъявлю вам счет».
— Но вы, синьор министр, — уже без обиняков спросила она, — не для того, надо думать, решились навестить меня в эту ужасную ночь, чтобы поговорить о Нью-Йорке.
— Увы, это так, — чуть склонив голову, согласился он. — Хотя и тема Нью-Йорка имеет для меня некое очарование.
— Вы видите, часы в полном порядке? — показала Анна на настольные часы девятнадцатого века, которые министр преподнес ей от себя и от «друзей» на прошлое Рождество. — Идут прекрасно, хотя им уже больше ста лет.
— В самом деле, вещь очень красивая, — сдержанно согласился он.
— Но талисман нашего дома, синьор министр, — вот эти.
Бережно, даже с некоторым трепетом, как часто делал на ее глазах отец, Анна взяла со столика серебряные часы с эмалевым циферблатом и еще раз внимательно посмотрела на них. На крышке была изображена богиня судьбы — Фортуна. Анна нажала на кнопку, крышка открылась, и зазвучал «Турецкий марш» Моцарта.
— Очаровательно и занятно, — заметил экс-премьер.
— Теперь мы можем поговорить, — сказала Анна, осторожно кладя часы на место. — С чего начнем? — добавила она, объявив о начале военных действий.
— Мне бы не хотелось, чтобы вы вынудили меня признаться, что я впервые нахожусь в некотором затруднении, — солгал он.
— Может, поговорим об акциях, о тарифах, о международных отношениях, о ценах на нефть? — Анна внутренне подобралась, чувствуя себя, как гонщица на старте. У нее была хорошая машина, отличные шины, надежный мотор, и зеленые глаза ее блеснули в ожидании отмашки флажка стартера.
— Поговорим о деле Пеннизи, — вкрадчиво предложил министр.
— О скандале Пеннизи, — уточнила Анна.
— Я тоже нахожу, что полезнее называть вещи собственными именами, — с легкой улыбкой сказал экс-президент совета. — Отец говорил мне об этом деле.
— В таком случае вы, наверное, знаете, что в этом деле, неприятном для всех, замешано и мое имя, — проговорил он.
— По случайной игре судьбы?
— Скорее, если позволите, — возразил депутат, — в силу деликатных обстоятельств, которые иногда ставят политиков в затруднительное положение.
— Боюсь, я вас не понимаю, синьор министр: я живу в стороне от большой политики, и от меня ускользают софизмы политической философии.
Анна гладила какую-то вещицу из слоновой кости, слушая его с легким безразличием.
— Тогда попытаюсь быть более ясным, — сказал он, решительней вступая в игру. — Ваш отец из неких источников — не удивлюсь, если вы даже в курсе, из каких именно, — получил документы, которые могут повредить мне и моей партии. Я мог бы долго распространяться о том, насколько я в данный момент неуязвим, насколько моя партия вне опасности и моя власть крепка. Это в самом деле так, тем не менее вы вольны думать, что обнародование этих документов крайне нежелательно для нас.
