— Перед кем? Перед матерью? — только теперь догадалась Вирджиния.
— Да, мама этого хотела.
— А теперь ты решила уйти из такого чудесного дома сюда, в свою комнатушку?
— Да, решила. Больше я туда не вернусь.
— А он об этом знает?
— Думаю, догадывается, хотя все еще не хочет верить. Его родители, конечно, будут возмущены, отец, наверное, тоже, но я больше не могу, Вирджиния. Пойми, я оказалась на грани смерти, я встретилась с ней лицом к лицу. После операции у меня было время подумать. А если бы я умерла в девятнадцать лет, так и не начав жить по-настоящему?
Соня спросила это с таким отчаянием, что Вирджиния почувствовала к подруге огромную жалость.
— А что ты понимаешь под словами «жить по-настоящему»? — тихо спросила она.
— Мне трудно это объяснить.
— А я бы чувствовала себя счастливой, будь я на твоем месте.
— Но ты не на моем месте, а я не на твоем. У каждой из нас своя судьба. Ты спрашиваешь, что для меня значит — жить по-настоящему. Наверное, это когда весь мир принадлежит тебе.
— А что потом?
— Потом ничего. Есть только сейчас: прекрасное или ужасное — не имеет значения.
— Бедная Соня! — с искренним сочувствием воскликнула Вирджиния. — Я и не знала, что ты так страдаешь! Но ты ошибаешься, что «потом» не существует, оно предъявит нам счет за все, что мы делаем. Мой пример тому доказательство. Рано или поздно мы за все должны будем расплачиваться, даже такие, как Джулио де Брос. Ты его еще помнишь?
Соня с удивлением посмотрела на подругу. От этого имени, словно от щелчка, пришло воспоминание о детской влюбленности, чистой, наивной и смешной. Элегантный мужчина за рулем «Альфа-Ромео» казался ей сейчас таким далеким, что она, наверное, и не узнала бы его, если бы вдруг встретила. Давняя романтическая мечта на заре ее жизни — она исчезла из памяти, как исчезает сон при пробуждении.
— Конечно, я его помню, — спокойно ответила Соня на вопрос Вирджинии. — Он все такой же красавчик?
— Не могу тебе сказать.
— Почему? — удивилась Соня.
— Потому что он исчез.
— Опять уехал в свою Америку?
— Похоже, нет. Синьора де Брос ходит заплаканная и никому ничего не говорит. Даже слуги в доме ничего не знают. Странная какая-то история.
— Да, действительно, — равнодушно отозвалась Соня, на которую новость не произвела никакого впечатления. Ее абсолютно не интересовали ни сам Джулио де Брос, ни его окружение. Во всяком случае, в ту минуту она искренне так считала.
ГЛАВА 12
— Между истинным искусством и модой всегда существовала тесная связь, — заявил архитектор Мауро Сабелли Контини. — Так было еще со времен Возрождения.
— Полностью с этим согласна, только хочу добавить: сегодняшняя мода — это и есть истинное искусство, — заметила Лидия Мантовани, поднося ко рту вилку.
— Безусловно, мода — это искусство, и Диор первый это доказал. Он просто волшебник! Его восхитительные модели способны оживить даже манекены, не говоря уже о том, что девушки на помосте выглядят в его костюмах просто потрясающе. Кстати, я только что из Парижа, так вот, на первом в этом сезоне весеннем показе он демонстрировал…
Журналистке Брунетте Симончини, которая специализировалась на светской хронике, моде и сплетнях, не удалось закончить фразу: бесцеремонно перебив ее, архитектор Сабелли сказал с оттенком легкой иронии:
— Мы прекрасно осведомлены, дорогая, обо всех твоих парижских маршрутах. Кристиан, Жак, кто там еще? Поверь, мы чувствуем себя такими одинокими, когда ты покидаешь Милан, и с грустью думаем о том… — архитектор сделал небольшую паузу, — что ты к нам опять вернешься. Скажи, ну зачем ты возвращаешься? Мы так радуемся за тебя, когда тебе удается вырваться из нашего скучного города!
Брунетта, рассчитывавшая услышать комплимент, слишком поздно поняла, что попала в ловушку, и не успела справиться со своим лицом, на котором непроизвольно появилось растерянное выражение.
— Когда ты говоришь «мы», то, конечно, имеешь в виду Сандро Мерье и себя? — успела все-таки отпарировать удар журналистка, намекая на зависимость Мауро от его пожилого покровителя.
Брунетта ненавидела молодого архитектора, и он отвечал ей взаимностью. Мауро не мог ей простить, что в своей рубрике, которую она вела в одном популярном журнале, Брунетта назвала его переростком, влюбленным в свою профессию и собственную мать, ставшим очередной забавой старого влиятельного богача.
Общество, собравшееся в тот вечер у Лидии Мантовани, мало интересовала перепалка между модной журналисткой и восходящей на архитектурном небосклоне звездой. Застолья, которые знаменитая модельерша устраивала по разным случаям (случай, надо сказать, находился всегда), отличались изысканной кухней и отборными напитками. Вот и сейчас, дружно расправляясь с поданной на закуску картошкой с распущенным сливочным маслом и черной икрой, гости предвкушали и другие, не менее экстравагантные гастрономические сюрпризы.
Лидия Мантовани с облегчением перевела дух, когда послышался стук вилок и перезвон бокалов. Впрочем, подобные стычки в этой среде были в порядке вещей; назавтра, приправленные пикантными подробностями, они станут темой для сплетен на другом светском приеме.
— Замолчи, Брунетта, сделай милость, — со своей неаполитанской шутливой галантностью попросил Дженнаро Сориано. — И ты, Мауро, остановись! Не забывай, что дамам надо уступать. А если Брунетта не угомонится и будет продолжать писать про всех гадости, у нее скоро ни одного читателя не останется.
— Особенно, если она будет рассчитывать на вкусы таких, как ты, — не удержавшись, кольнула мужа Лидия. — Тебя ведь, кроме эротических упражнений с твоей потаскушкой, ничего уже не интересует.
На этот раз Командир смолчал. Принеся в жертву благоразумию блестящую возможность продемонстрировать собравшимся свой едкий юмор, он счел за лучшее пропустить вульгарный выпад жены мимо ушей: что ни говори, а рыльце у него было в пушку.
Соня слушала разговоры за столом с холодным безразличием. Она взяла себе за правило не вмешиваться в личные отношения тех, с кем ей приходилось общаться. За короткое время она научилась лавировать в бурных потоках светской жизни, оставаясь самой собой. Лидия Мантовани, взявшая Соню под свое крыло, пригласила ее на ужин, чтобы ввести в общество и преподать ей первый урок общения с сильными мира сего. Брунетта Симончини нашла ее божественной, Мауро Сабелли Контини окрестил лучезарной, а граф Пиппо Мелес ди Пратолонго, тайный камердинер короля в изгнании, не сказал ничего, хотя Лидия голову могла дать на отсечение, что он сразу же положил на Соню глаз.
Граф Джузеппе Мелес, которого друзья называли не иначе как Пиппо, был непревзойденным специалистом по женской красоте. Поставлять красавиц со всего мира богатым и влиятельным лицам стало для него хорошо отлаженным бизнесом, которым он занимался с деловитостью профессионального менеджера и изящным цинизмом светского льва.
Наибольший урожай граф собирал на артистической и балетной ниве, а также в среде манекенщиц. С одержимостью профессора Хиггинса из «Пигмалиона» Бернарда Шоу он наводил светский лоск на свои творения, а затем пристраивал их в лучшие дома Рима, Милана, Парижа и Лондона, где каждая из его подопечных находила своего Креза. Некоторым везло, они выходили замуж, но большинство, меняя покровителей, торопились смолоду взять от жизни все, что возможно.
Граф Мелес — злопыхатели прозвали его «великим сводником», — хоть и любил свою работу, но
