утреннее солнышко, Варвара Петровна.
– Кха! Кх-а! Кх-и-и! Черт те подери! – выругался Фомич, сморкаясь и вытирая слезы за компанию с Варварой Петровной.
– Ах, грех мне с вами, Федор Фомич! – Варвара Петровна спрятала наконец пудреницу с лебедем и сразу приступила к делу: – Ведешь ты себя прямо гордецом, товарищ Кузькин. Ведь нуждаешься?
– Да как сказать, – уклончиво ответил Фомич, – с какой стороны то есть…
– В том-то и дело. Нет чтобы зайти ко мне, поговорить, заявление написать. А то приходится все за вас делать. Ведь я одна, а вас, пенсионеров, не перечтешь.
– Мы на тебя не в обиде, – на всякий случай ввернул Фомич.
– То-то и оно-то. Сказано – стучащему да откроется. А вас надо мордой тыкать в дверь, как кутят. Сами-то небось не подойдете. Да уж ладно. Чего там манежить! – Варвара Петровна открыла серую папку, взяла сверху деньги и протянула Живому. – Здесь пятьсот рублей. Бери! Единовременное пособие. И вот тут в ведомости распишись.
Фомич взял деньги и стал медленно пересчитывать их. Пока он считал деньги, мысли его лихорадочно работали: «Кабы мне тут не продешевить? Ежели она вписала эти пятьсот рублей в ведомость, то они никуда от меня не уйдут. Но брать ли их сейчас – вот вопрос. Я ее не просил об этом. Значит, начальство нажало… И что ж получится? Не успели еще мое дело разобрать, а я уже пятьсот рублей взял. Значит, все подумают, что я эту кашу заварил из-за денег. Э-э, нет! Так не пойдет…»
Фомич аккуратно сложил деньги, пристукнул пачкой по ладони:
– Да, верно. Тут пятьсот рублей. – И положил их обратно на стол.
– Это тебе. Пособие, говорю. Бери и расписывайся. – Варвара Петровна, улыбаясь, протягивала ведомость.
– Как же я их возьму? Я не писал, не хлопотал. И вот тебе раз! Бери деньги! Какие деньги? Откуда?
– Я ж тебе говорю – помощь, пособие!
– Пособие обсудить надо. Вот если на бюро райкома решат, тогда другое дело. – Фомич направился к двери и у порога сказал, обернувшись: – А за вашу заботу, Варвара Петровна, спасибо!
Оторопевшая Варвара Петровна только глазами хлопала.
В райкоме в комнате дежурного уже толпился народ. Вчерашнего Фомичова гостя – востроносого, в черном полушубке – окружили несколько председателей колхозов, среди которых был и Гузенков.
– Товарищ Крылышкин, а в наш район будут направлять тридцатитысячников? – спрашивали востроносого.
– Бюро еще не собиралось. Но, по-моему, будут.
– В какие колхозы?
– Кого, товарищ Крылышкин?
– Этого я не могу сказать.
– А вы сами не думаете в колхоз?
– Не думать надо, а решаться, – ответил востроносый.
– Во-во! Думает знаешь кто? Гы, гы…
– Товарищ Крылышкин, давайте ко мне! Нам зоотехник нужен позарез.
– Голова! Он вместо тебя сядет… Столкнет!
– А я подвинусь. На одном стуле усидим.
– С тобой усидишь! У тебя сиделка-то шире кресла. Ха, ха!
– Федор Иванович идет! – крикнул от стола дежурный, и шумный кружок председателей мигом рассыпался и затих.
По лестнице тяжело поднимался Федор Иванович. Шапку он держал в руках, и только теперь Живой заметил – сквозь редкие зализанные волосы у Федора Ивановича просвечивала большая розовая лысина. Рядом с ним шел Демин, а сзади в своем военном френче и в сапогах твердо печатал шаги Мотяков. Выражение лица у него было такое, с каким начальник караула обходит посты: кто бы ни взглянул на него сейчас, сразу понял бы – все эти шумные председатели приумолкли при появлении его, Мотякова, а не какого-нибудь Федора Ивановича.
– Здравствуйте, Федор Иванович! – между тем раздалось со всех сторон.
И Федор Иванович любезно отвечал всем:
– Здравствуйте, товарищи, здравствуйте! – и улыбался при этом.
Глядя на него, все вокруг тоже улыбались, и Фомич, сам не зная почему, тоже улыбался.
– Здравствуйте, товарищ Кузькин! – Федор Иванович протянул руку Живому, и Фомич безо всякой робости пожал эту мягкую, теплую руку.
– На лошади приехали? – спросил Федор Иванович.
– Никак нет! – ответил Живой, как вчерашний Корнеич, вытягиваясь по стойке «смирно».
– Почему? Не дали? – Федор Иванович строго посмотрел на Гузенкова.
– Холодно, Федор Иванович, – ответил Фомич, впервые называя по имени-отчеству вчерашнего гостя.
