Кончуге взять пантача, или он ваньку валяет?
– Не знаю. Я с ним и не был.
– А где сейчас Инга?
– Наверное, на медпункте.
Коньков засобирался.
– Ну, спасибо тебе за угощение и за откровенность, как говорится. Извини, если в чем был навязчив.
– Ну, об чем речь, – сказал Дункай. – Служба такая. Я ж понимаю.
– Так я пошел на медпункт.
– Ночевать приходи.
– Спасибо!
Коньков закинул через плечо свою планшетку, снял с вешалки фуражку и вышел.
8
Сельская больница размещалась в доме, срубленном из бруса на три связи. И крыльцо высокое, с тесовым козырьком.
Коньков, постучавшись, вошел в первую дверь и оказался в амбулатории. За столом в белом халате и в белой косынке, перехватившей ее иссиня-черные волосы, сидела молодая удэгейка с мелкими приятными чертами лица: низкий, но прямой носик, маленькие алые губки – двугривенным можно накрыть – и узкие, диковато-быстрые смоляные глаза.
Глянув на Конькова, она сказала:
– Присядьте на табурет.
И занялась своим посетителем. Перед ней сидел пожилой охотник-удэгеец в мятом пиджачке и в олочах с длинными ремешками, оплетавшими его ноги точно оборы.
Рука его лежала на столе – во всю ладонь загноившийся, забитый грязью порез.
– Чего же вы так руку запустили? Раньше надо было приходить, – сердито отчитывала охотника Ингани.
Тот ей что-то ответил по-удэгейски и засмеялся.
– Вот отрежут вам кисть, тогда посмеетесь, – строго сказала докторша.
– Э-э, один палец оставляй, чтоб крючок дергай, – и хорошо, – посмеивался старик.
– Оля! – позвала Ингани.
Вошла медсестра, тоже во всем белом, молоденькая, но русская.
– Промойте ему руку как следует марганцовкой, положите мази Вишневского и перевяжите.
– Кикафу, пошли в перевязочную! – Оля хлопнула удэгейца по плечу.
– Пальцы резать не будешь? – спросил он.
– А это как себя станешь вести, плохо – отрежу.
– Мне один оставляй – и хватит. Вот этот, – Кикафу, довольный собственной шуткой, пошел за Олей в перевязочную.
– Итак, я вас слушаю? – обернулась Ингани к Конькову. – Что у вас болит?
– Я – участковый уполномоченный. И, видите ли, – извинительно заулыбался Коньков, – я в некотором роде по иной части.
– Понимаю, вы пришли допрос снимать?
– Ну, зачем же так? Допрашивает следователь. А я веду беседы, знакомлюсь с обстоятельствами. Вас Ингой зовут?
– Да.
– А меня Леонидом Семеновичем. Рад познакомиться.
– Что же вас интересует, Леонид Семенович? – Ингани не приняла того доверительно-ласкового тона, с которым обращался к ней Коньков, держалась как натянутая струна и отвечала сухо.
– Для начала мне хотелось бы знать, что сказал вам старый охотник насчет своей руки? Судя по его улыбке, это было что-то забавное.
– Он мне сказал, что рука – не нога. На охоту на руках ходить не надо.
Коньков усмехнулся.
– Почему же он так запустил рану?
– Старые охотники соблюдают старый обычай: за два месяца перед отправкой в тайгу на охоту они не только лекарств никаких не принимают, но даже не умываются. Это у них называется… как бы по-русски сказать? Обтаежиться, что ли? Чтобы весь он лесным духом пропитался, чтоб никаких посторонних, ну, человеческих, что ли, запахов от него не исходило. Тогда зверь его не так остро чует.
– Интересно! – покачал головой Коньков.
