друзья. Аун Сан все говорил и говорил. Последние слова его пропали в общем хохоте. Он резко повернулся и сбежал с возвышения.
Тейн Пе нашел его на пустой аллее. Аун Сан увидел его и сказал:
— И все-таки я договорил до конца. Мне нельзя было не кончить. Тогда бы мне уже никогда здесь не выступить. А я еще буду говорить перед ними. И они не будут смеяться. Иди обратно на собрание. А то там наших мало.
Аун Сан зачастил к английскому профессору Роудсу. Старик преподавал английский язык, и интерес любого студента к нему воспринимал как личный комплимент. Как-то Аун Сан возвращался от профессора с приятелем и спросил:
— Ты все понимаешь, что профессор говорит?
— В общем да, но детали иногда выпадают.
— То же и со мной. Все-таки до чего мы еще не образованны! Нам надо почаще разговаривать с англичанами, чтобы никто не мог придраться к нашему английскому. Сейчас все у нас по-английски. И газеты, и журналы, и выступления. Знаешь, все-таки мы одолеем язык.
В том же году Аун Сан, Ну, Чжо Нейн, Тейн Пе и Рашид выступили единым фронтом, выставив свои кандидатуры в студенческий совет. Это было через несколько месяцев после первой речи Аун Сана, и к тому времени он не только выступал несколько раз, но и добился тот, чтобы его слушали без улыбок. Недостатки произношения искупались содержанием речей. Теперь это был уже не никому не известный паренек в домотканых лоунджи, а «наш Аун Сан», самый непримиримый из студенческих ораторов.
Всех кандидатов, Аун Сана в том числе, выбрали в совет.
На первом же заседании совета Аун Сан стал редактором студенческого журнала «Овей». Отныне он отвечает за всю пропаганду совета.
Еще до выборов студенты связались со штабом партии такинов в Рангуне. Партия такинов была единственной организацией, с которой, по их мысли, стоило сотрудничать. Пока еще такины были немногочисленны, но они отличались от других политиков тем, что их нельзя было купить, переманить на сторону правительства и заставить замолчать.
Когда Аун Сан был дома, на каникулах, он узнал, что в Енанджауне готовится первая конференция такинов. Выбран Енанджаун для этой цели был не случайно. Такины надежнее чувствовали себя среди нефтяников, среди патриотически настроенной енанджаунской интеллигенции. Группа молодежи, к которой принадлежал брат Аун Сана, Ба Вин, тоже примкнула к такинам.
Тогда же Аун Сан впервые встретился с организаторами такинского движения, и связь эта окрепла в университете.
Интересно, что, несмотря на арест такинских лидеров, несмотря на запрещение деятельности такинов, английские чиновники не смогли ни тогда, ни впоследствии понять все значение их, всю опасность, которую несут для их господства молодые революционеры. Полицейские чиновники считали, что организация «Добама», другими словами партия такинов, не имеет никакого влияния в массах, ибо бирманцам не свойственно увлечение марксистскими теориями. Источником смуты являются индийские марксисты, и если пресечь связи с бенгальскими революционерами, то без поддержки извне такины захиреют и станут одной из мелких безопасных партий.
Такие рассуждения такинам были даже выгодны. И то, что переход студенческого совета в руки последователей такинов не привлек особого внимания ни университетского начальства, ни полиции, позволило такинам целый год работать почти беспрепятственно.
Что же отличало такинов от других партий и организаций, привлекало людей на их сторону, позволило развиться и вырасти партии до таких масштабов, что она поставила под угрозу господство англичан в Бирме?
Такины выступили с лозунгом: «Бирма — наша страна, бирманский язык — наш язык. Будем же любить свою страну, уважать свой язык». Или, как писали тогда: «Надо начать борьбу против рабского образа мышления». И еще одним из внешних проявлений такинского движения было активное участие в кампаниях «покупай бирманское, возрождай бирманское».
Такины тех дней носили только домотканую одежду, деревянную обувь и даже курили только бирманские сигары.
Не надо думать на основании всего этого, что руководители такинов и вошедший впоследствии в их партию Аун Сан были узкими националистами, ненавидевшими все европейское. Во время войны, выступая на первом выпуске национальной офицерской школы, Аун Сан говорил: «Что такое национализм? Любовь к своей стране и ненависть к другим нациям? Нет. Вы не имеете права ненавидеть другую нацию, потому что любите свою. Если кто бы то ни был, изнутри или извне, подрывает интересы нашей нации, мы лолжны дать ему отпор… Но если вы воспринимаете национализм как ненависть к какой бы то ни было нации, вы абсолютно не правы».
Такины не ограничивались чисто просветительскими задачами. Движение такинов было, как говорил Аун Сан, «великим социальным уравнителем». Ни один из руководителей Генерального совета бирманских ассоциаций, ни один из бирманских политиков не отваживались открыто заявить о своей борьбе за равноправие, за интересы бирманских тружеников. Такины это сделали. Они боролись против классовых, национальных, расовых и других привилегий.
Помогло на первых порах такинам и то, что на их сторону сразу и бесповоротно встал Кодо Хмайн, бирманский писатель, основатель современной бирманской литературы, человек, которого знает любой бирманец. «Тики» Кодо Хмайна (поэмы в прозе) заучивались наизусть. Кодо Хмайн заявил о своей поддержке такинов, больше того, вступил в их партию и возглавил наиболее революционное ее крыло. Он говорил о старых партиях: «Эти организации возглавлялись старомодными людьми, и я считал их недостаточно твердыми, чтобы бороться против империализма. Молодежь была надежной — и я присоединился к молодежи и студентам».
После избрания редактором студенческого журнала «Овей», — что значит «Крик павлина» (павлин — птица, которая пользуется особым уважением в Бирме, павлин был даже гербом королевской Бирмы), Аун Сан занялся, наконец, литературной деятельностью. Правда, это была не та литература, о которой он мечтал в школе, но статьи, что Аун Сан печатал в «Овее», прогрессивной газете «Новая Бирма» и в журнале «Мир книг», были частью политической деятельности Аун Сана, частью борьбы за свободу.
Теперь почти не сохранилось ни номеров «Овея», ни газет предвоенных лет. Никто специально не берег их, а те, что берегли, растеряли во время войны. Поэтому трудно восстановить содержание аунсановских статей тех лет. Известно, что они покрывали собой весьма широкий круг тем. И везде Аун Сан оставался самим собой — откровенно и резко писал о том, что волновало тогда студентов, что стояло на повестке дни такинов. Нет никакого сомнения, что студенческий совет университета был не только тесно связан в то время с «Добама», но и фактически подчинялся решениям такинов, был отделением партии в университете.
А к концу учебного года, в январе 1936-го, когда жара начинает набирать силу, когда по вечерам прохладно и с озера Инья набегает на аллеи университета ночной бриз, свежий и ласковый, когда студенты начинают уже подумывать о недалеких экзаменах, случилась неприятность с председателем студенческого совета Ко Ну. Неприятность была, если можно так сказать, предвиденная. По решению совета Ко Ну выступил с критикой мистера Слосса. Тот был ректором университета и славился своим высокомерным отношением к студентам, пренебрежением к бирманцам и всему бирманскому. Выступление было направлено не только против Слосса, но и против порядков, которые он олицетворял, против колониального духа, пронизывающего всю жизнь университета.
Университетское начальство несколько дней обсуждало вопрос, что делать с Ко Ну. Он давно уже мозолил глаза администрации, потому что администрация не без оснований подозревала, что председатель совета находится в университете не столько для учебы, сколько для антиправительственной деятельности. Ведь Ко Ну уже раз окончил университет — в 1929 году — и после этого несколько лет работал учителем в национальной школе. Он был связан с такинами, и, когда вернулся в университет и поступил в аспирантуру, его куда легче было найти в помещении совета, нежели в библиотеке или аудитории. Но придраться к нему с учебной точки зрения было трудно. Обязательного посещения лекций тогда не существовало, а срезать на экзаменах его не удавалось.
