И мы тоже отсылаем читателя к этой поэтической энциклопедии рыбной ловли. Благородством и мудростью красиво прожитой жизни веет от аксаковских страниц. Веет от них и светлой грустью от невозможности вновь испытать с полным накалом чувства давно откипевших дней… Заключительные строки «Записок» заставляют вспоминать о Гоголе — так живописна, размашиста и точна во всех деталях картина:
«Каждый из них (рыболовов-любителей. — Авт.), достигнув старости, находит отраду в воспоминании того живого чувства, которое одушевляло его в молодости, когда с удочкой в руке, забывая и сон, и усталость, страстно предавался он твоей любимой охоте… И я помню его как давний, сладкий и не совсем ясный сон, помню знойные полдни, берег, заросший высокими, душистыми травами и цветами, тень ольхи, дрожащую на воде, глубокий омут реки, молодого рыбака, прильнувшего к наклоненному над водою древесному пню, с повисшими вниз волосами, неподвижно устремившего очарованные глаза в темно-синюю, но ясную глубь… И как замирало сердце юноши, как стеснялось дыханье».
Одна из прелестей рыбалки заключена в возможности вкусить на природе ароматную, настоянную на дымке костра, запахе листьев и трав, речном целебном воздухе уху по-рыбацки. Уху не обошла вниманием и пушкинская муза. Описывая в письме к Соболевскому 9 ноября 1826 года путь от Москвы до Новгорода, поэт восторженно раскрывает «гастрономическую» сторону путешествия. На первой станции после Валдая
Как видим, А. С. Пушкин проявил тонкое понимание рыбацкой кухни. Его определение «уха по сердцу» прекрасно. Согласитесь, что это нечто иное, нежели холодное и пресное понятие «рыбный суп». Хорошая уха сродни поэзии.
Для обличения алчности, жадности, первородного «вещизма» была создана поэтом «Сказка о рыбаке и рыбке».
В античной Греции у моряков и рыбаков было свое божество — Главк. Его представляли в виде получеловека-полурыбы, у него были волосы до плеч, борода до пояса. Согласно мифу Главк мог предвидеть будущее и открывал его людям. То же пытались делать астрологи. Они обращали взоры к созвездиям Зодиака, среди которых горят в чудовищных безднах космоса скопления солнц, названные созвездиями Рыб и Рака…
Но вернемся на землю.
Литература, искусство, наука, другие области творческого труда многим обязаны пруду, речке да нехитрой снасти, скрученной (ссученной) из конского волоса. «Я думаю, — размышлял Антон Павлович Чехов, — что многие произведения русской литературы задуманы за рыбной ловлей». В письме Н. А. Лейкину он же писал: «В голове кишат темы, как рыба в плесе».
Рыбная ловля сама стала темой многих его произведений, подарила Чехову сюжетную канву для рассказов, ставших классическими. Какие характеры и ситуации развернул. Антон Павлович на этом материале! Хрестоматийный рассказ «Налим» знает и стар, и мал. Инсценировка рассказа с огромным успехом идет и на скромной клубной сцене в деревне, и на сцене городского Дворца культуры. Зал хохочет, наблюдая, как вытаскивали из пруда налима и чем это кончилось. Сюжет незатейливого действа писатель не выдумал. Брат А. П. Чехова, Михаил, писал в 1885 году: «Я отлично помню, как плотники в Бабкине ставили купальню и как во время работы наткнулись в воде на налима». Со школьной скамьи каждому памятен и образ героя чеховского рассказа «Злоумышленник». К нашей теме имеют отношение и рассказы «Рыбья любовь», «Дочь Альбиона», «На мельнице».
Рыбалка привнесла нечто волнующе-радостное в жизнь писателя, столь бедную житейскими удовольствиями и столь полную трудами. Читая письма Чехова родным и друзьям, письма, полные зримых подробностей, примет эпохи и быта, по-чеховски доверчивые, обнаженные и как бы освещенные его улыбкой, погружаясь с помощью этой «машины времени» в мир его забот и хлопот, видишь, как много значила для него рыбная ловля. Чеховы снимали на лето дачу. Отрабатывая «каторжный урок» литератора (определение М. Горького), Антон Павлович радовался, как ребенок, если дача обещала прелести уженья. «Лежанье на сене и пойманный на удочку окунь, — сообщал писатель И. Л. Леонтьеву-Щеглову. — удовлетворяют мое чувство гораздо осязательнее, чем рецензии и аплодирующая галерея». С дачи в окрестностях украинского города Сумы пишет ему же: «Погода великолепная. Нужно бы работать, а солнце и рыбная ловля за шиворот тащат прочь от стола». Ставит в известность К. С. Баранцевича: «Иду сейчас на пруд ловить карасей кашей, а сестра едет на реку ловить окуней». Подзадоривает брата: «Первая рыба, какую я поймал на удочку, была щука, вторая — большой окунь». В письме А. Н. Плещееву с восторгом, окрашенным в шутливый тон, признается: «Поймать судака — это выше и слаже любви!»
Антон Павлович знал толк в рыбацкой экипировке. «У завзятых рыболовов, — писал он А. С. Суворину, — есть приема: чем дешевле и хуже снасти, тем лучше ловится рыба. И обыкновенно покупаю сырой материал и уже из него сам делаю то, что нужно». В письме брату Ивану излагает просьбу: «Привези возможно больше всяких крючков, очень больших, средних и очень малых…» Интересное свидетельство о Чехове оставил писатель-этнограф Владимир Алексеевич Гиляровский, «дядя Гиляй», друживший со многими известными людьми России. «…Чехов был заядлый удильщик, — утверждал он. — Приметит где-нибудь пруд или лужу — готов сразу туда кинуться с крючками и лесками. Но только Чехов был рыбак исключительный, не чета нынешним — зря удилищем не махал, мелюзгу не вытаскивал и лишнего не лавливал».
Говорят, рыболов-любитель, рассказывая о своих приключениях на речке или пруду, не прочь прихвастнуть. Особенно если перед ним легковерные слушатели. Говорят даже, что у многих удильщиков на левой руке, выше локтевого сгиба, мозоль набита… Может быть. Водится за некоторыми такая слабость. Но во всем надо знать меру.
Не знал ее, однако, гоголевский Ноздрев. Откроем четвертую главу «Мертвых душ», найдем место, где он показывает свое хозяйство гостям. «Пошли смотреть пруд, в котором, по словам Ноздрева, водилась рыба такой величины, что два человека с трудом вытаскивали штуку…»
Не очень-то верится, верно? Ноздрев явно «перебрал». Не будучи рыболовом, бросил тень на честных любителей. «Многие считают, — с укоризной замечает Джером К. Джером в прекрасной повести „Трое в лодке (не считая собаки)“, — что от хорошего рыболова требуется только уменье легко, не краснея, врать». Знаменитый английский юморист посвящает целую главу искусству… Нет, не рыбной ловли. Искусству рассказа о ней.
Поэт пушкинской эпохи Николай Михайлович Языков запечатлел образ удачливого профессионала:
Один из известнейших русских лириков Афанасий Фет написал однажды так:
