же переизданная в Кельне. Снова Тараканова, снова никаких сомнений в ее царском происхождении и смерти в крепости, как утверждает автор, под кнутами палачей.
Но если спустя шестьдесят лет «сенсационная книга» Кастера продолжала вызывать негодование чиновников II Отделения Собственной канцелярии, то почему в момент ее появления не было сделано ни малейшей попытки разоблачить автора? Когда написанная Вольтером по заказу самой русской императрицы история Петра I не устроила заказчицу, поспешила же Екатерина II выпустить в свет опровержение, так называемый «Антидот» — противоядие, имея в виду скорректировать неуместные выводы фернейского патриарха. Именно скорректировать — приближенная императрицы камер-юнгфера Анастасия Соколова в своей частной переписке иронически заметит, что «Антидот» куда как далек от исторической истины, которая, впрочем, никогда и не была его целью. Вопрос же Таракановой поднимает революционный Париж, а вслед за ним пусть совсем не революционный, зато непосредственно причастный к истории княжны Голштейн.
Откликов в русской печати не последовало, хотя почти все перечисленные участники событий еще были живы. Жив А. Г. Орлов, правда, проводящий теперь время вдали от двора, в Москве. Жив де Рибас, только что получивший чин вице-адмирала, командующий Черноморским гребным флотом, награжденный множеством орденов, в чьем доме продолжает бывать императрица. Жив Иван Христинек. Жива, наконец, скрытая за монастырскими стенами Тараканова — Досифея.
Только ни Кастер, ни Горани не были первыми в своих утверждениях. Еще при жизни «самозванки» и задолго до ее похищения французский королевский историограф Шарль-Пино Дюкло в «Секретных мемуарах о Франции» коснется личной жизни Елизаветы Петровны. Склонный к грубоватой иронии, резкий в суждениях, но и на редкость требовательный в отборе фактов, Дюкло напишет в начале 1770-х годов, что Елизавета имела троих детей, воспитывавшихся у доверенной особы — итальянки Иоганны, которая при русском дворе официально считалась их матерью. Не изданный при жизни труд историка Ш.-П. Дюкло увидит свет в 1806 году в Париже. И это как раз в то время, когда, казалось, могут завязаться добрые отношения между империей Наполеона и Александром I и еще носится в воздухе проект брачного союза Бонапарта с одной из великих русских княжон.
В 1809 году к потоку сообщений о княжне присоединяется такой исторический авторитет, как Гельбиг, — в Тюбингене выходит его книга «Русские избранники». Саксонский посланник в России, Гельбиг много видел и умел смотреть. На дипломатической службе он точно знал, как велика цена факта и опасна сенсационность слуха.
Его сведения о личной жизни Елизаветы оказываются наиболее обстоятельными, связанными с датами, именами, легко проверяемыми фактами.
Гельбигу известны двое детей русской императрицы: от А. Г. Разумовского — сын, носивший фамилию Закревского, от И. И. Шувалова — дочь, родившаяся в 1753 году и называвшаяся Таракановой. Последняя воспитывалась при дворе у доверенной служительницы-итальянки под видом ее ребенка. После смерти матери Тараканова была отвезена своей воспитательницей в Италию, где неоднократно виделась с И. И. Шуваловым, жившим в Риме в течение 1768–1773 годов. Закревский же находился на гражданской службе.
Предположим, все здесь было заведомой выдумкой и ложью. Но почему русское правительство, сама Екатерина II не выступили с опровержением и на этот раз? Разве не проще было признать родственную связь с Елизаветой Петровной безликой инокини Досифеи или доказать, что она и была той самой похищенной особой, — заставить Тараканову хоть на мгновение появиться на сцене? И тем не менее Екатерина, Павел, Александр I один за другим предпочитают все ту же политику умолчания.
Вопросов становилось все больше и больше. Книга Гельбига появляется в год смерти Досифеи. Если что-то мешало обнародовать ее показания при жизни, то что препятствовало это сделать у свежей могилы? Как-никак известная реабилитация двора. А может, все обстояло совсем иначе?
Похороны пышные, но безымянные. Участники — московская знать, но только московская, безо всяких, тем более официальных, представителей двора. Место захоронения — усыпальница Романовых, но слишком стародавняя: еще с петровских времен Новоспасский монастырь перестал ею быть. Все получалось как намек: сказано и не сказано, можно догадываться и все равно толком ничего не знать. Лишь одно оставалось очевидным во всех предложенных зарубежными авторами вариантах: имя Таракановой было связано с дочерью императрицы Елизаветы Петровны.
Николай I уже в середине 1820-х годов понимал, что рано или поздно молчание по поводу Таракановой придется нарушить. Не предупреждать огласку, раз это уже произошло, а что-то ей противопоставлять — в этом рассчитанном на годы «противостоянии» нужны были знания и дарования историка. От талантливости и безоговорочной преданности исполнителя во многом, если не целиком, зависел успех необычного и сложного задания. Рекомендация Н. М. Карамзина пришлась как нельзя более кстати.
Тараканова была первым пробным камнем. Но память подсказывала, что не только в связи с ней приходилось сталкиваться с именем Блудова. Дело о смерти Петра III — от «геморроидальных колик», как гласило официальное сообщение, обстоятельства убогих похорон и через четверть века поиски Павлом исчезнувшей могилы. По словам современника, только один монах-старожил Александро-Невской лавры смог предположительно указать на какую-то могилу: «Должно быть, тут». Останкам из этого погребения и были отданы императорские почести. Архивом Петра III времен его низложения специально занимается Блудов. И сейчас о компрометирующих Екатерину подробностях говорят, по существу, воспоминания современников, но не складывающиеся в достаточно гладкую историю документы. В них свидетельств убийства и уничтожения могилы нет.
Или Мирович — попытка освобождения носившим это имя офицером томившегося всю жизнь в одиночном заключении императора Ивана Антоновича. Из современников некоторые верили, большинство не верило в заговор. Выступление Мировича считалось спровоцированным ради того, чтобы в возникшей суматохе «на законном основании» зарубить узника. Все документы допросов и следствия были обработаны и подготовлены к печати Блудовым.
Как сделать, чтобы события прошлого выглядели нужным образом не в отдельном труде, — ни одна самая фундаментальная монография не исчерпывает, тем более во времени, поднятого вопроса, — а вообще, навсегда, для всех? Переработанные источники, соответствующим образом подобранный архивный фонд, наконец, исчезающие документы — разве это не более верная гарантия, что реализовавшаяся таким путем концепция приобретет для исследователей значение неоспоримой истины?
Положим, нельзя сказать с полной уверенностью, что было сделано с фондами Петра III и Мировича. Иное дело — царевна Софья. Разобранное Блудовым по приказу Николая I дело Шакловитого поступило в архив, стало почвой для исследований, выводов, обобщений, вошедших в классические труды по русской истории. Блудов проделал гигантскую работу, подобрав перепутанные листы — «столбцы». Но около пяти тысяч этих «столбцов» были подобраны неверно, в корне искажая смысл содержания, суть происходившего.
Ошибка неумелого архивиста? Его излишняя самонадеянность? Но ведь Блудов с самого начала знал о существовании второй части того же фонда и не сделал попыток ни воссоединить его, ни хотя бы учесть отсутствующую половину. Зато результат — Софья как «черный характер», поборница старины и противница всяких реформ — полностью отвечал николаевской концепции, для которого все сосредоточивалось в Петре I. Вся линия Марии Милославской, первой жены отца Петра, старательно уничтожалась и компрометировалась — смешная на первый взгляд сатисфакция по прошествии полутора веков. Но ведь Блудовым достигался и другой результат: из свода фактов архивный фонд Шакловитого превращался в вольное сочинение на им самим выдвинутую тему.
Прошедших через руки Блудова дел было совсем немало, и общим во всех них оставалась важность для престола, связь с наиболее сложными для освещения событиями в ожесточенной борьбе за власть. Та же тема Таракановой всплывает вновь в преддверии событий 1905 года, и очередные публикации типа монографии Э. Лунинского должны смягчить ее остроту. Впрочем, безо всякого успеха. «В самозванцах привлекает идея сопротивления», — вынуждены будут констатировать со всей откровенностью чиновники Кабинета.
Итак, партия затянулась без малого на полтораста лет. И как всегда в очень длинном разговоре, обе стороны волей-неволей слишком многое сказали, в чем-то проговорились, в чем-то неожиданно для самих
