В 1867 году начальник II Отделения Личной канцелярии утверждал, что письма неизвестной к Орлову в деле нет. Он счел необходимым указать, что находящееся там неграмотное и несвязное послание на немецком языке без подписи и даты, возможно, — но не более того! — является упомянутым ответом Орлова. Характер почерка анализу не подвергался. Сам Алексей Орлов ни по этому, ни по какому другому поводу допрошен не был.
Ваше сиятельство!
Имею честь писать вам сии немногие строки с тем, чтобы просить вас представить прилагаемое письмо ее величеству, если вы то признаете удобным. Я полагаюсь на ваше доброе сердце, ваше сиятельство; здесь нет нужды входить в длинные рассуждения о всех этих историях, я готова сделать известным всему миру, что все мои поступки были для пользы вашего отечества, здесь неуместно входить в политические предметы, я их объясню в свое время и где следует, но время коротко, я не боюсь ничего, потому что я делала добро, и если бы ко мне прислали кого-нибудь, как я того желаю, все было бы иначе и было бы много такого, чего теперь нет.
В ожидании пока кончатся мои несчастия, я заклинаю ваше сиятельство иметь некоторое внимание к моему положению. Вы рассуждаете хорошо, ваше сердце, князь, добро и правдиво, я полагаюсь на вашу справедливость. Для чего делать несчастными невинных. Верьте мне, я благонамеренна и бог справедлив, хотя и страдаю нравственно, я убеждена, что это не может продолжаться, потому что вся моя система состоит в справедливости и в том, чтобы обращать на добро все продолжение моей жизни. Я не знаю, что такое зло. Если бы его знала, я не отдалась бы в руки генералу Орлову и не поехала бы с ним на флот, на котором было 20 000 человек. Нет, князь, я не способна на низость.
Тысячу раз прошу прощения, если я вам надоедаю, но люди чувствительные, как ваше сиятельство, принимают весьма легко участие в других, я имею к вам слепую доверенность. Утешьте меня, князь, уверением в вашей благосклонности, я буду всю мою жизнь с чувствами величайшей признательности и остаюсь, князь, вашего сиятельства покорнейшая и преданная к услугам
Безликие обороты великосветской вежливости, обязательная лесть и необъяснимый оттенок (а может, так только кажется?) личных отношений, давнего знакомства, когда можно рассчитывать на уважение, добрую волю, хотя бы благожелательность. Иначе откуда им взяться в отношении к следователю, впервые встреченному, в условиях крепости, одиночной камеры, все более сурового обращения и заведомого бессилия Голицына? Кем он был, кем мог быть, как не слепым исполнителем воли Екатерины, распорядившейся захватить неизвестную и готовившей расправу над ней. И тем не менее — «утешьте меня, князь, уверением в вашей благосклонности»…
Или ссылка на «генерала Орлова». Если существовала у них с неизвестной какая-то близость, если впереди тем более было появление ребенка, то не прозвучал ли бы отзыв чуть-чуть иначе? Менее официально, более лично, хотя бы горько или раздраженно. В словах о низости только нота высокомерного презрения — не больше.
Оная ж женщина росту небольшого, тела очень сухого, лицом ни бела, ни черна, глаза имеет большие и открытые, цветом темно-карие и коса, брови темнорусы, а на лице есть и веснушки; говорит хорошо по-французски, по-немецки, немного по-итальянски, разумеет по-англински, думать надобно, что и польский язык знает, только никак не отзывается; уверяет о себе, что она арабским и персидским языками очень хорошо говорит…
…Сколько по речам и поступкам ее судить можно, свойства она чувствительного, вспыльчивого, разума и понятия острого, имеет многие знания, по-французски и по-немецки говорит она совершенно, с чистым обоих произношением и объявляет, что она, вояжируя по разным нациям, испытала великую в себе способность к скорому изучению языков, спознав в короткое время английский и итальянский, а живучи в Персии учила арабский и персидский языки. Впрочем росту она среднего, сухощава, статна, волосы имеет черные, глаза карие и несколько коса, нос продолговатый и с горбом, почему и походит она лицом на итальянку…
Два человека, два портрета и два отношения. Нарочитая недоброжелательность Алексея Орлова — чтобы чего не подумалось императрице! — и откровенная уважительность Голицына. Нетрудно понять, что она не входила в круг обязанностей доверенного следователя, тем более была недопустима в отношении законной или незаконной претендентки на престол. И тем не менее Голицын пишет и о «чувствительном свойстве», и об «остром разуме».
Польский посол в Ватикане маркиз д’Античчи подтвердит, что неизвестная «прекрасно изъяснялась на языке французском, с таким искусством и ловким изложением понятий, что могла привести в замешательство всякого не очень осторожного». В персидские годы «самозванки» посол не верил: слишком глубокими познаниями в науках и искусствах она обладала, слишком хорошо разбиралась в политических системах и состоянии дворов, особенно северных государств и Польши.
ОПИСЬ ИМЕЮЩИМСЯ ДУХ БАУЛАХ ВЕЩАМ ЖЕНЩИНЫ, ПРИВЕЗЕННОЙ НА КОРАБЛЕ КОНТР- АДМИРАЛА С. ГРЕИГА ИЗ ЛИВОРНО, 1775 г.
Объяринные белые с такою же выкладкою и бахромою
Гранитуровые черные, с таковою же выкладкою
Тафтяные белые полосатые, с черною флеровою выкладкою
Палевые, с флеровою белою выкладкою
Голубые, с белою флеровою выкладкою
Объяринные белые, с таковою же выкладкою и бахромою
Тафтяные розовые, с белою флеровою выкладкою
Голубая
Дикая стеганая
Три кофты и столько ж юпок белых конифасных
В том числе одна пара стеганая
Атласный полосатый
Тафтяной дикой
Кушак сырсаковой с серебряными и золотыми полосками и с кисть-ми из золота и серебра
Амазонские кафтаны, камзолы и юпки с серебряными кистьми и пуговицами
