забытой? Беата? О той и думать не хочется. А здесь не воеводинка какая-нибудь — царская дочь.
Ночь не спал. Опять. Думы черные, беспросветные душили. Теперь все. По счетам платить время пришло. Завтра свадебный кортеж в Москву въедет. Как-то Марина себя поведет. Какой за время, что не виделись, стала. Супруга. Мать наследника. Вот что главное — наследника.
Тесть примется денег просить. Ему всегда мало… Тратить умеет, считать — нет. Свое дело сделал — расплаты ждать будет. Понял: ненависть к горлу подступает. Не продохнуть. Мог бы кого другого встретить. С кем другим породниться. Мог бы…
Да нет, пустое все. Со стороны виднее. Кто крепче на ногах стоял, тот голову подставлять не стал. Хотя бы князь Вишневецкий. Разве такой ему от шляхты почет, как Мнишку? И сравнивать нечего. С этим каждый шляхтич норовит запанибрата встать.
Вдовая царица, которую неделю говорить не хочет. Не радуется свадьбе. Просил, чтобы невесту приняла, как положено, еле уговорил. Мол, раз с отцом приезжает, пусть вместе с ним и на дворе каком становится. Зачем ее-то, монахиню, тревожить да иноверку в палаты ее вводить. Объяснять начал, что пока иноверка. Дай срок, нашу веру примет. Плечами повела досадно так, к образам отвернулась. В ноги поклонился: надо, матушка, нельзя иначе, родительница. Никому мы здесь с тобой не нужны, чай, рассмотреть успела. Неужто опять тебе в монастырь ворочаться, в келье темной да холодной век вековать? Не о сыне, о себе подумай. Вот если б Нагие при дворе были, на кого положиться можно. Глаза темью налились, порешили дядьев и братьев, всех порешили.
С боярами, кого ни возьми, не легче. Обо всем до хрипоты спорить готовы. Всему противны. А патриарх им вторит.
Некрещеная, мол, невеста. Не нашей веры. Так и венчать нашим обычаем нельзя. Спросил: что ж раньше молчали? Что ж раньше условий не ставили? Вскинулись: никто тебе, царь Дмитрий, в думе Боярской согласия на невесту такую не давал. Забыл, государь?. Не нужна на нашей земле такая!
И Софью Фоминичну вспомнил. И — куда там — Софью Витовтовну, великую княгиню, невестку святой памяти князя Дмитрия Донского в пример приводил. Спасибо, Пимен обо всем загодя подумал, и Фоминична под крестом католицким в Москву въехать собиралась, так ведь потом обошлось. Все святыни кремлевские, все соборы нынешние ее тщанием выстроены. И сын Фоминичны, великий князь Василий Иоаннович, вторым браком на Глинской женился, разве нет?
Патриарх в спор: православной княжна была. Православной? А Пимен подсказывает: отец не один раз конфессию менял. Без меня знают, а на своем стоят насмерть. Христианками все княгини были — это верно. Христианками! А в конфессиях разобраться можно.
До такой хрипоты дошли — голосов не слышно. Шепот один змеиный раздается.
До последнего дошло: что ж, поезд польский обратно ворочать? А если не уедут? Ландскнехтов да шляхты не меньше двух тысяч. Что если не пожелает в обратный путь пускаться, тогда как? Согласия искать надо — не ссоры.
На крыльцо вышел поостыть, Афанасий на ухо шепчет: государь, коли что, вели красносельцев позвать. Они тебя первыми выкликать в Кремле стали, они и здесь с бобрами расправятся. Всех по сторонам разметать смогут. Прикажи только.
Приказать! А с мятежом как справиться? В Москве — давно уж понял — искры хватит, чтобы все синь-порохом разгорелося. Голодный народ. Неурожаями да голодом вконец замученный. Пимен правильно сказал, чтоб трудом праведным для какого-никакого благополучия дойти, годы понадобятся. Не может человек столько ждать, потому и вспыхивает, за дубину чуть что хватается.
Сами бояре на гульбище вышли. За царем. Разобрались, кончать как-никак надо. Но опять за свое: крестить невесту. Хоть силком да крестить в нашу веру. Спасибо боярину Шуйскому — придумал. Для начала венчать невесту на царство при всем честном народе, а там двери соборные на запор да и обвенчать молодых.
Бояре поначалу зашумели: для чего, мол, такое. А вот, говорит, с ключарем потолковали. Ежели дать молодым причаститься во время венчания, по нашему православному обычаю, невеста и сама не поймет, что в православие перейдет, а всем в соборе понятно будет. Даже попы порастерялись: ловко! Куда как хитро ключарь придумал. Но свою ложку дегтю добавили — больно их венчание Марины достало. Не было такого на Руси! Не было! Чтобы бабу на царство венчать!
И снова боярин Шуйский напомнил: а как же царицу Арину в ектиньях поминать стали? Как она по постриге указы царские подписывать стала? Еще кто-то прибавил: когда хотел Иван IV с племянницей Елизаветы Английской венчаться, о переходе в православие и разговоров не шло. Про Катажину Ягеллонку вспомнили — тоже нужна она была великому царю без споров о вере. Только на том и поутихли.
— Едут! Едут! — Кто в чем был из домов повыскакивал. Кто посинел, с ранья приезжих дожидаясь. На день памяти Бориса и Глеба, кажется, вся Москва на улицы высыпала. Солнышко по-летнему пригрело — как-никак второе мая. Ручьи по улицам расплескались. На площадях, перекрестках лужи — хоть на лодках греби.
Бабы и девки на всем пути впритык к частоколам теснятся — там на краюшке посуше да и чуток повыше, повиднее. Только бы все толком разглядеть, обо всем доведаться.
Петухи окрест не путем разорались. На заборы взлетают, куры кудахчут. Где дымком потянет, где навозом. От собачьего лая голосу человечьего не слыхать.
Думали москвичи на свадебный поезд посмотреть. Ан все по-иному вышло. Первой в город вступила пехота. С ружьями. В новехоньких кафтанах. Шапки меховые еще на головах. У иных рукавицы за поясами.
За пехотой всадники. Несколько сотен. С ног до головы в железо закованные. В руках мечи, копья. Гусары на лихих конях…
Народ перешептываться стал: «Больно на праздник не похоже. Будто недруг город взял». Мало ли такого перевидать на своем веку успел.
За каретой невесты шляхтичи на конях. Неровно едут. Друг на друга наезжают. Кругом них конных слуг толпы, разодетые все. Нарядны. Будто не из далекого пути.
В карете оконца завешаны плотно — складочка не дрогнется. Есть ли кто, нет ли, не разберешь. За каретой царской обоз — повозок видимо-невидимо. Для всех дворы приготовлены. Ворота отвором стоят.
Разгружаться начали — мальчишки подглядели. Скарба домашнего немного: где сундучок, где пара узлов. Главное, гайдуки начали ружья таскать. Охапками. Как на ружейном дворе. К чему бы?
Те, кто в Кремль побежал, много выгадали. Невестина карета в монастырь кремлевский Вознесенский въехала. К кельям царицы-иноки. Великая инока сама на крыльцо вышла. На посох обеими руками оперлась. Застыла. Две послушницы под локотки поддерживают.
Невесту из кареты вынесли. Махонькая такая. Росточком что твой подросток. Юбки пышные подхватила и на лесенку словно взлетела. К руке великой старицы склонилась. Все заметили: в ноги кланяться не стала. Царица руку протянула. Потом щека к щеке приложилась. Говорила ли что, от ворот не видно. У обеих — что у свекрови, что у невестки — губы будто замерзли. Не шевелятся. Так вдвоем и в палаты пошли. Одно народ понял: не обрадовались. Где там! Обряд совершили, а уж радость — она и у простых людей в редкость.
Через час царь Дмитрий на двор к матери пожаловал. Верхом — где мог, в карету ни за что не садился. Соскочил, поводья конюшему бросил и ступенька за ступенькой на крыльцо подниматься стал. Каблуки у сапог, его обычаем, высокие-превысокие. Шапка меховая в пол его роста. То ли задумался. То ли от езды задохнулся — пережидал. Наверху ни с того, ни с сего оборотился. На ворота распахнутые глянул, рукой махнул — хлопцы тут же створки кинулись затворять. Мало того — засов заложили. Словно на ночь. Народ сразу расходиться начал. Гнева царского никто ждать не захотел. Видно, свадьба серьезная была. Без веселья.
— Рад тебя видеть здоровой, ясновельможная паненка. Как доехать изволила? Не притомилась ли?
У Марины глаза раскрылись. Паненка? Это она-то? Когда весь двор ее давно королевским величеством величает. Может, нарочно царь Димитр так говорит? Изменился. Сильно изменился. Не то постарел. Не то другим, незнакомым стал.
