— Марыню! Цуречко кохана! Наконец-то!
— Ясновельможный отец плачет? Как можно!
— Я не надеялся с тобой увидеться. И вот теперь — что же с нами будет теперь?
— Господь Милосердный не оставит нас.
— Ты не была никогда особенно набожной, цуречко. Ты и впрямь рассчитываешь только на Божье произволение?
— На что же еще?
— С тобой кто-нибудь из бояр говорил, Марыню? Тебе что-нибудь предлагали?
— Я не пожелала выслушивать никаких предложений.
— Но ведь надо искать выход из нашего положения. Жить под охраной, в чужом городе. Без гроша в кармане…
— У ясновельможного отца снова нет денег, или это только жалоба по привычке? Ясновельможный отец знает, у меня нет больше супруга, который мог бы выполнять все мои желания.
— Но ты унесла хотя бы из дворца свои драгоценности?
— Ясновельможный отец, видимо, не знает, что и как происходило во дворце. Чернь громила и грабила все, что попадалось под руку. Но прежде них это начали делать, бояре.
— Да, да, понимаю, что пришлось тебе пережить, но драгоценности…
— Никаких драгоценностей нет.
— Ты не захватила даже своей шкатулки?
— Когда вокруг издевались над моими горничными и дамами. Когда с них срывали платья. Когда…
— Но ведь ты же ушла, и ни один волос с твоей головы не упал. Выходя из спальни, можно было…
— Нельзя! И не будем больше говорить об этом.
— О чем же другом, когда надо кормить шляхту, прислугу, лошадей. Когда нам всем надо одеваться и прилично выглядеть, черт побери!
— Я не люблю ругательств.
— Да, конечно, извини, но как же много мы потеряли со смертью такого человека, как покойный государь! И что теперь следует предпринимать? С кем вести переговоры?
— Думаю, ясновельможному отцу не стоит беспокоиться. Московиты не осмелятся поднять руку на тех, кто находится под покровительством великого Зигмунта. Это было бы слишком большим скандалом. Твой двор охраняют, и это уже неплохо. Значит, следует дождаться, когда к нам придут для переговоров. Вернее — к царице Московской. Я бы не советовала ясновельможному отцу вести переговоры самому или даже от моего имени. Я со всем справлюсь сама.
— Но ты никогда этого не делала, Марыню. Откуда тебе знать все тонкости ведения дипломатических переговоров.
— Результаты ваших переговоров я вижу сегодня.
— Ваше величество, встречи с вами добивается московский шляхтич. Его имя Михаил Молчанов, и он почему-то уверен, что вы не откажете ему в аудиенции.
— И он прав. Проси его, Зденек, в гостиный покой. Я приму его одна. Без ясновельможного отца.
— Но, Марыню…
— Именно так. Я поставлю вас в известность, какое дело привело сюда Молчанова.
— Подожди, подожди, Марыню, но разве не он бежал из Москвы перед кончиной твоего супруга?
— Ясновельможный отец не решается, по приказу московитов, называть покойного государя по его истинному имени? Да, это тот Михаил Молчанов, как я полагаю. Идите же, отец. Вам скорее всего незачем с ним встречаться.
— Ваше королевское величество…
— Царское, шляхтич, царское. Мы с тобой в Московии. Ты принес мне хорошую весть, не правда ли? Но как тебе удалось пройти по Москве? Узнать, что я уже в доме отца?
— Ваше величество, это все сущие пустяки. Я бы преодолел гораздо большие препятствия, чтобы не только по поручению вашего светлейшего супруга, но и по велению собственного сердца узнать о вашем состоянии и самочувствии.
— Ты умеешь быть галантным.
— Около вашего величества трудно быть иным.
— Благодарю тебя, шляхтич, но к делу, к делу. Надежно ли убежище моего супруга? Он жив, не правда ли?
— Правда, ваше величество. Опасения его величества оказались вполне оправданными. Жаль, что боярин Басманов не придал им нужного значения. Потерять такого близкого друга для государя очень болезненная утрата.
— Я не спрашиваю, где вы скрылись. Мне лучше не знать, потому что — потому что я не знаю, что меня ждет впереди. Вы, московиты, так легко прибегаете к пыткам.
— Вы правы, ваше величество. К тому же государь, пока я ехал в Москву, должен был еще раз переменить место своего пребывания. Я знаю только, как сноситься с ним. Главная удача, что тело ткача- камчатника удалось так быстро сжечь.
— Я, со своей стороны, выразила негодование, что мне не дали проститься с мужем.
— Вам поверили, ваше величество?
— Не уверена. Но самое большое сомнение вызвала царица-инока.
— Она не подтвердила, что видит перед собой тело сына? Вы это хотите сказать?
— Она упала в обморок такой глубокий, что принесшие тело поняли бесполезность ожидания.
— И так и не пришла в себя?
— Слуги рассказывают, что она закрылась в своем спальном покое и проводит на молитве целые дни и ночи.
— Больше никаких попыток не было?
— Мне кажется, нет.
— Тем лучше, государыня. Теперь все дело в вашей судьбе.
— Я не могу строить никаких предположений. Мне только сказал один из Шуйских, что меня не оставят в Москве и, кажется, вообще в Московии. Может быть, они хотят вернуть меня в Польшу.
— Государыня, но ведь с Польшей идет война. Ваше возвращение пока невозможно.
— Но я и не хочу его!
— Не хотите? Но те опасности…
— Не хочу! И не собираюсь говорить об этом. Я царица Московская и останусь на своей земле. Пусть государь поспешит с возвращением себе престола.
— Трудно сказать, насколько быстро это может удаться. Если удастся вообще.
— Вы сомневаетесь, благородный шляхтич? Вы — такой отважный и бесстрашный? После того, что сделали для государя?
— Теперь многое будет зависеть от вашей стойкости, государыня. Сколько сумеете выдержать вы, ваше величество.
Что же касается знамений на небе, то я сам видел их вместе с моим хозяином, у которого я жил вместе с нашими домочадцами и двумя или тремя московитами, и это было весьма диковинное зрелище, но немногие приняли его во внимание.
Около четырех часов пополудни на прекрасном голубом и совсем безоблачном небе со стороны Польши поднялись облака, подобные горам и пещерам. И так как перед тем их не было видно на горизонте, то казалось, что они упали с небесного свода. Посреди них мы явственно видели льва, который поднялся и исчез, затем верблюда, который также исчез, и, наконец, великана, который тотчас исчез, словно заполз в пещеру, и когда все это исчезло, мы явственно увидели висящий в воздухе город со стенами и башнями, из которых выходил дым, и этот город также исчез; все это поистине так совершенно, словно расположено в изрядном порядке искусным художником; и многие видевшие это люди были повергнуты в страх, но многие обратили на это внимание только для того, чтобы рассмеяться.
