– Милостью Петра.
– Милостью Петра, только что так резко обошедшегося с Бестужевым-сеньором? Здесь очевидное противоречие.
– Никакого, милорд. Бестужев-юниор заслужил милость Петра и полное прощение его дружбы с нами тем, что сумел представить царю в наиневыгоднейшем свете старания отца по поводу мнимого сватовства герцогини Курляндской. Ведь, по сути дела, Бестужев-сеньор устраивал Курляндию сначала Вейсенфальскому герцогу Иоганну, затем Бранденбургскому маркграфу Фридриху-Вильгельму.
– Влияние Пруссии?
– Совершенно неприемлемое для Петра. Преданность сына царю в ущерб интересам отца не могла оставить Петра равнодушным и напомнила ему о заслугах юниора во время Утрехтского конгресса. Отец получил строжайшее взыскание и запрещение заниматься какими бы то ни было внутренними делами Курляндии – только собственно двором герцогини Анны. Мало того – его лишили права прямых докладов царю. Теперь Бестужев-сеньор должен по всем вопросам обращаться к рижскому губернатору. Зато Бестужев-сын получил место посланника, и не в Петербурге, который ему, вероятно, порядком надоел, а в Копенгагене.
– Отец догадывается о роли сына?
– Если только по характеру его назначения. Из слов сеньора, – а старик словоохотлив, – этого никак не следует.
– Разобраться во всем одному Бестужеву-юниору было совсем не просто.
– Он и не был один. Ему помогал предавать отца старший брат, награжденный за усердие назначением послом в Варшаву.
– Положительно, сэр Грей, эта семья существует по своим совершенно особенным законам.
– И самое любопытное, милорд, по внешнему виду никто никогда не предположит, что они в действительности способны сделать друг с другом. У сыновей существует единственная цель – лестница славы: они мечтают о карьере при петербургском дворе.
– Полагаю, сэр Грей, они слишком умны и решительны в своих действиях, чтобы кто-либо из русских монархов решился опереться на их плечи.
– Вы высокого мнения о русских монархах, милорд. Я бы распространил ваш вывод на всех венценосцев. Упоение властью заставляет пренебрегать простейшей осторожностью и воображать себя провидцем и прорицателем человеческих судеб. Если Алексей Бестужев сумеет это понять, перед ним большая дорога.
– Почему вы усомнились в нем? Ему двадцать семь, помнится, лет, и он уже познал горький вкус унижения и страх падения. Это старит, но и превосходно учит. Таких уроков не забывают.
– Полагаю, вас могут заинтересовать, милорд, подробности, касающиеся нашего старого знакомца Гюйзена.
– Учителя голландского языка царевича Алексея, того, что принимал участие в миссиях Бестужева- сеньора?
– Вот именно. Только следует уточнить – барона Гюйзена.
– Даже так?
– О да. «Серый кардинал», как его стали называть, вернулся после бестужевских хлопот о замужестве герцогини гофмейстером двора наследника. Впрочем, досмотр за наследником составлял лишь одну из его обязанностей. Царь Петр не менее ценил способность голландца слагать стихи по случаю всех русских побед. Петр сам позаботился и о его титуле, и о регулярной выплате жалованья, чего никогда не делал даже в отношении самых высоких сановников.
– Все это до казни царевича?
– В том-то и дело, что и после. Похоже, именно Гюйзен сыграл немаловажную роль в трагедии наследника. Только получаемые им награды всегда носили скрытый характер.
– Значит, он по-прежнему был нужен Петру.
– Был и остается, милорд. Есть основания полагать, что именно его вмешательство сохранило за Бестужевым-сеньором должность при герцогине Курляндской, несмотря на все компрометирующие гофмейстера Анны обстоятельства. Петр прислушался к советам «серого кардинала».
– Они должны были иметь серьезное обоснование.
– Разве нельзя счесть таким обоснованием особый характер отношений герцогини со своим обер- гофмейстером – Бестужев-сеньор был повышен в придворном чине. Тем самым герцогиня Анна вполне в руках русского двора.
– Довольно неожиданное после стольких лет службы Бестужева-сеньора окончание. К тому же он очень немолод. Тридцать лет разницы – его успеху можно позавидовать!
– У герцогини Анны не осталось надежд и никогда не было выбора.
– А если прибавить к этому ее собственные годы… Сколько ей?
– Столько же, сколько Бестужеву-юниору.
– Да, для женщины около тридцати лет наступает время самых рискованных усилий.
– Если к их числу вы относите и появление первого фаворита.
Митава
Дворец герцогини Курляндской
Герцогиня Курляндская Анна Иоанновна и П. М. Бестужев-Рюмин
– Не верю и ни в жисть не поверю: Прасковья робенка родила!
– Так оно и есть, Анна Иоанновна. Точнее точного.
– Это тихоня-то наша, по покоям идет – по сторонам не глядит, в церкви стоит – один пол разглядывает. Танцовать-то только с дяденькиного приказу танцовала, а то все обок маменьки сидит. Всех кавалеров отваживала. Заговорят – глаза подымет, сумрачно так глянет, что и охота к разговору у каждого пропадет. А тут на тебе, какого сокола приманила. Ему-то как не страшно было. Ведь все во дворце, все на виду!
– Знать, не из пужливых наш Иван-то Ильич.
– Он-то что! Знамо дело, помыслил, может, к царскому двору поближе, к государю ход попрямее.
– Оно как обернется, а то за такие художества и на каторгу дорога ровнехонькая. У Петра Алексеевича не задолжится.
– Рассчитали, поди, все как есть обмыслили. Известно, попасться-то недолго. То-то Прасковья начала с нами наследство батюшкино делить. Даже с маменькой раздел учинила, будто сама хочет жить, своей волей – не маленькая. Маменька ни в какую, а она к царице подластилась, на сивой козе государыню нашу объехала.
– Уж это ты, государыня, греха на душу не бери. Не сама Прасковья Иоанновна к государыне ходила, камер-фрау любимую покупала.
– Так купила ведь – все по ее мысли вышло. Со слов царицы дяденька приказал, и делу конец – зажила наша Прасковья со своим имуществом, а при имуществе-то то Мамонов, и робеночек А если толками про каторгу меня пужать собрался, Петр Михайлович, так я вдова, сама себе голова. Была царевна измайловская, да вся вышла. Много, может, и не смогу, а уж собой сама распорядиться сумею. Да и курляндцам я с руки – сами себе суд творят, а уйди я, неведомо какой герцог тут объявится, а то и жизни не обрадуются. Понимают. Да те, сестрица с зятюшкой богоданным, не иначе рассчитали все. То-то, гляжу, она никогда глаз не кажет: все нездорова да нездорова. Думаю, какая такая хворь на нее напала. Вроде для болезни каменной, как у маменьки, лета не подошли. Да что в письмах вызнаешь, а приезжим – не всякому до Измайлова добраться. Все слухи только. Да ты только погляди, как все одно к одному. Дождалась маменькиной кончины, чтобы глазу лишнего не было, а там сразу свободу себе и дала: гуляй, девка, все едино всем помирать.
– Думается, государыня, супруг теперь царевне Прасковье Иоанновне немалым подспорьем окажется.
