– Но ими может обладать ее куратор.
– Тем более возможный супруг.
– Если русские дадут согласие на ее повторный брак.
– На политической ярмарке все варианты, в конце концов, оказываются возможными. Полагаю, Бестужев-сеньор заслуживает неменьшего внимания, чем его подающий надежды младший наследник.
– Время покажет, милорд.
– Время! Это не позиция для дипломата. Мы обязаны знать, чем именно собирается поразить наше воображение время, иначе наш проигрыш неизбежен или, во всяком случае, слишком вероятен. Я могу ошибаться, но мне представляется по вашим же докладам, что Бестужев-сеньор не просто слепой исполнитель царской воли. Он способен на самостоятельные действия.
– Очень может быть.
– Остается предугадать – когда и какие.
Митава
Дворец герцогини Курляндской
Герцогиня Курляндская Анна Иоанновна и П. М. Бестужев-Рюмин
– Петр Михайлыч, батюшка, не чаяла тебя в наших краях увидеть! Год с небольшим прожил – и след простыл.
– Воля государя, ваше герцогское высочество, хотя душою все время пребывал у ног ваших.
– Ну уж – душою! Больно много захотел, чтоб я в то поверила.
– Как не поверить, государыня, отпросился из Гааги к твоему двору, а ведь дела досматривал там важные, политические. Государь Петр Алексеевич не так легко согласие дал.
– Чем же тебе Митава-то показалася?
– Тебе хотел служить, государыня, твоей державе.
– Так и государю сказал?
– Так и сказал. Осерчал он было, да потом поостыл, согласился.
– Ты, Петр Михайлыч, не обижайся, только уж не девка я неразумная, чтоб в каждую байку, как в святой образ, верить. Не иначе пришло дело государское, коли тебя из Гааги да сюда. Чего дяденька государь-то измыслил? К нам не будет ли? Сколько лет Курляндию стороной обходит.
– Не гостевать ведь ездит, государыня. Пока полтора года в Утрехте об мире толковали, где только не побывал – войска наши в Померании и Мекленбурге смотрел, в Карлсбаде и Теплице на водах лечился, Дрезден и Гамбург навестил, Ганновера не миновал, в Берлине с новым их королем совет держал. А дальше, гляди-тко, в финляндский поход ушел, с флотом победу при Гангуте одержал – легко ли? Как Бог силу дает?
– А нынче где пребывает?
– На флот балтийский собирался, да с Катериной Иоанновной, сестрицей твоей, забот хватает. Сама знаешь, в Мекленбурге женишка ей сыскал.
– Слыхала. Вот и Катерина станет герцогиней, в чужих краях окажется. Каково-то ей с мужем поживется. Собой-то хорош? Обходительный?
– Вот уж чего не скажу, государыня. Знаю только: от живой жены под венец идет.
– Господи помилуй, да как же можно?
– Была бы воля государская, а там все можно. Развод Петр Алексеевич хочет устроить, значит, и устроит. Кто ему в Европе теперь перечить станет, да из-за таких пустяков: та жена, эта ли.
– Друг дружке-то полюбились ли?
– Откуда ж им встречаться, герцогинюшка? Персону для порядка жениху показали, а за Катерину Иоанновну государь сам все вызнал. Будет ей герцог шесть тысяч ефимков шкатульных платить, а Петр Алексеевич за то герцогу помогать город Висмар воевать.
– Свадьбу-то где играть станут?
– Толковали, в Данциге. Туда и жених, и король Польский приехать должны.
– Вона как Радуется, поди, Катерина. И то сказать, засиделась в девках – тремя годами меня старе. А ну как герцог Мекленбургский Прасковью бы присмотрел, вот когда слезы лить горючие. Да помиловал Бог, обошлось. В Москве-то не побывал, как сюда ехал?
– Не довелось, государыня, хоть и нужда. Двор у меня там в Замоскворечье. Скоро уж и дорогу к нему забуду.
– А мне все Москва по ночам снится. Измайлово… Как куранты часовые над воротами бьют – звон мягкий, бархатный, за Серебрянку плывет, словно марево над садом стоит… Узнать бы, щуки с колокольцами не перевелись еще…
– О каких щуках толкуешь, государыня?
– С сережками золотыми. Позвонишь в колокольцы, а они к берегу спешат, корм с руки берут. Сказывали, ими еще тетенька покойная, в бозе почившая царевна Софья Алексеевна, развлекалась. Почитай, каждый день к тому пруду приходила. Они уж будто и голос ее признали, сами плыли…
– О тетеньке-то ты, государыня, зря вспомнила, бог с ней совсем. А рыб и сама завести можешь. Эка невидаль – щука!
– Какие тут рыбы! Курляндцы смеяться начнут, оговаривать. Не хочу. Знаешь, Петр Михайлыч, годков осемь мне было, приезжал в Москву живописец один знаменитой из Голландии. Путешествовал по всем землям, как в сказке, везде виды срисовывал, портреты писал. Вот и через Москву ему в Персию и Индию дорога лежала. Корнилий де Бруин назывался. Так государь дяденька приказал, чтобы списал Корнилий нас с сестрицами на персоны, да чтоб побыстрее да понаряднее. Хоть и не заневестились мы еще, а уж о сватовстве дело шло. В платья большого выходу нас нарядили с вырезами, бархатные, мантии горностаевые накинули, куафюры сделали, каменья, бриллианты надели. Мы еще тогда промеж собой повздорили, которой посчастливится замуж выйти. До крику. Вот мне и посчастливилось. Сестрицы завидовали, особливо Катерина: в девках, мол, не сидеть, маменькиных окриков не слушать. А герцог покойный как приехал, тут на меня глаз положил – на них и глядеть не стал. Все розочкой своей называл: мейн рёзхен.
– Сколько тебе покойника-то, государыня, поминать. Ну жил с тобой без году неделя, ну преставился – и господь с ним. Живым о живом думать. Молодая ты, знатная, еще судьбу свою встретишь.
– Смеешься, что ли, Петр Михайлыч!
– Какой смех! Ты только согласье дай, а уж я расстараюсь, женишка не хуже мекленбургского сыщу. Пожил в Европе, всех их повидал, знаю, где сети раскидывать, невод заводить.
– Так ты всерьез?
– А то как же. Мне с тобой, государыня, шутки шутить не пристало.
– А дяденька, государь Петр Алексеевич? Как без него-то? Разгневается, совсем без денег оставит, в Москву ходу не даст.
– Да ему-то до поры до времени и знать не след. Ты, государыня, знай себе помалкивай, а мне лишнее говорить и вовсе ни к чему. Вот как женишка подберем, тогда и с государем речь вести будем. Глядишь, еще похвалит, не то что благословенье даст.
– Господи, да я что, да я бы с радостью. Кажется, и смотрин не надо – только б не одной, только б за мужней спиной.
– Вот и ладно, государыня, вот и славно. Оно и верно, как это без мужской-то руки.
– За заботу тебе спасибо, Петр Михайлыч.
– Что уж, государыня, какие такие мои труды – лишь бы тебе благоугодить да нужным быть.
Конечно, Екатерине, самодержице Всероссийской, можно было в задний след напомнить о претерпленных ради нее «безвинных мученьях». Но это никак не объясняло причины заказа первого, «ссыльного», портрета, написанного безвестным Иваном Титовым.
Крепостной Бестужева-Рюмина, как утверждал каталог Третьяковской галереи. Крепостные художники
