престоле. Всегда — с духовной, которую спешили или не спешили выполнять. Последняя воля обретала силу лишь в первом желании нового властителя. Неизменной оставалась запись Дворцовых разрядов. Краткая. Вразумительная. Следующая определенной формуле.
Михаил Федорович, первый из рода Романовых, скончался 1645 года июля 13-го дня в 4-м часу ночи. Отсчет точного времени в тот век начинался с наших восьми вечера. Выходит, смерть наступила около полуночи.
Его сын и наследник, царь Алексей Михайлович, приказал долго жить 1676 года января 30 числа, тоже в 4-м часу ночи. Оба находились у власти по тридцать лет.
С внуком, царем Федором Алексеевичем, все обстояло по-другому. Мало того, что оказался на престоле подростком, но и оставался на нем всего шесть лет. Правление слишком короткое, а возраст слишком юный, чтобы оставить по себе заметный след. И тем не менее источники не удовлетворялись обычной формулой, но при этом не сходились ни в часах, ни в минутах. Здесь и 11 часов 45 минут, и 12 часов 15 минут, и 12 часов 30 минут, и просто первый час дня, наконец, 17 и даже 18 часов.
Амплитуда колебаний в пределах от утра до вечера представлялась тем более невероятной, что кончины хворого царя ждали, что произошла она, как считается, в присутствии всей царской семьи, духовенства, двора, дворцовой прислуги, и сразу за ней должен был последовать ряд действий, связанных с переходом власти и торжественным, но скорым — так полагалось — погребением.
Различная степень осведомленности и достоверности сведений? Различный характер связей со двором? Но при этом все авторы располагали не вызывавшими сомнений источниками информации. Другое дело, что представлял каждый иную придворную и приказную группу, если не партию. В сложнейших хитросплетениях ниточки тянулись к разным приказам, к успевшим в одночасье сменить друг друга патриархам, к фавориту царевны Софьи князю В. В. Голицыну, к Сильвестру Медведеву, к купцам, горожанам, придворным. Не в этой ли принадлежности следовало искать причины расхождений? Ошибки должны были иметь причину, они могли иметь и цель.
Конечно, все начиналось с летописцев, с того, кем эти свидетели были. Но в том-то и дело — собственно свидетелей среди авторов записок о царской кончине не имелось. Записи делались в разное время и при различных обстоятельствах, через несколько или через много лет после разыгравшихся событий. Редактировались — кем? Уточнялись — на основании чего? Снова редактировались — с какой целью? Казалось, каждая группа была заинтересована в своей правде, которая именно в силу подобной заинтересованности переставала быть правдой истории.
Самый ранний срок называют записки Ивана Шантурова, изданные в Трудах Отдела древнерусской литературы Пушкинского дома, и так называемый Мазуринский летописец, опубликованный в Полном собрании русских летописей.
По роду занятий Иван Шантуров не должен был записывать государственных событий. Он всего лишь площадной подьячий в Московском Кремле. Впрочем, уничижительный оборот здесь неуместен. Смысл прилагательного не имеет ничего общего с тем, который приобрел всеобщее распространение в последующие годы. «Площадной» — служивший на Ивановской площади Кремля в особой пристроенной к колокольне Ивана Великого палатке.
Здесь, чуть в стороне от основного здания Приказов, помещалась Палата крепостных дел. В просторечии ее называли «Полаткой Ивановской площади», что не мешало находившимся в ней подьячим выполнять важнейшие функции. Только им, согласно Уложению царя Алексея Михайловича, было дано право совершать купчие крепости, крепостные акты — возможность и соблазн легкого обогащения и постоянного жульничества. Вставляли задние числа, подчищали тексты, всячески, по выражению тех лет, «воровали». Наказание за плутовство — здесь же, на площади, батогами — никого не останавливало. Настоящим несчастьем была только «отставка от площади», потеря доходов.
Шантуров достаточно грамотен и несомненно сведущ во всех происходящих в Москве событиях, в том числе дворцовых. В какую-то минуту своей жизни он решает за один присест припомнить и записать все ее перипетии — от военной службы отца до собственных подьяческих дел и, конечно же, семейных событий. Скорее всего, сказалось пошатнувшееся здоровье и возраст. Судя по описанным фактам, записи были сделаны в 1684 году. А через четыре года Ивана не стало, и их продолжил новый площадной подьячий Шантуров Михаил.
Наиболее подходящим местом для ведения семейной хроники Иван счел чистые листы рукописной книги — обычного для того времени сборника нравоучительных повествований. Смерть царя Федора Алексеевича была отмечена наряду с наиболее примечательными городскими событиями — пожарами, освящениями церквей, моровыми поветриями. У площадных подьячих было преимущество первыми узнавать царские указы, которые выкрикивались на всю Ивановскую площадь с крылец здания Приказов. В Приказах сидели их близкие знакомые. Все кругом кишело слухами. Оставалось выбирать, иной раз додумывать, но вряд ли досочинять.
Но и Мазуринский летописец не представлял официальной исторической хроники. Его составитель — не автор! — использовал чужие сочинения. В основу сборника был положен компилятивный принцип. Вопрос о смерти Федора Алексеевича затрагивался в интересном и совершенно самостоятельном повествовании о народном восстании 1682 года.
Провозглашение царем девятилетнего Петра вызвало в Москве волнения и известный майский бунт, сопровождавшийся жестоким кровопролитием. В результате на престол был возведен в качестве первого царя Иоанн Алексеевич и оставлен вторым Петр. Автор явно принимал непосредственное участие в развернувшихся событиях и писал под их непосредственным впечатлением. Момент кончины Федора Алексеевича важен для него лишь как точка отсчета всего того, что должно было последовать за ним.
Личность автора? Исследователи высказывали достаточно обоснованное предположение о его принадлежности к окружению патриарха Иоакима, и одно это означало многое. Хорошо владевший пером, страстный полемист, Иоаким не упускал случая самому включиться в полемику и уж во всяком случае использовать для ее целей каждое написанное слово.
Спор, но о чем? Достаточно необычным представлялось то, что официальные источники называли не более ранние, а более поздние часы. Согласно их утверждению, кончина наступила в тринадцатом часу дня. Об этом свидетельствовала соответствующая запись Разрядного приказа, который ведал и службой всех дворян в государстве, и государственными родословными книгами. Ее подтверждал безымянный москвич, оставивший Поденные записи о событиях 1682 года: в тринадцатом часу о царской кончине было объявлено в Кремле.
Сведения Разрядного приказа повторял ближайший сотрудник царевны Софьи Сильвестр Медведев. Один из образованнейших людей своего времени, он одинаково знал цену факта в практике государственных учреждений и в борьбе за власть. Сильвестр начинал свою жизнь в миру как подьячий Симеон Медведев. Оставив приказную службу, три года проучился в школе Симеона Полоцкого, блестяще овладев латынью, польским языком и всем кругом входивших в ее программу гуманитарных предметов: от риторики и пиитики до истории и философии. Принятие монашества помогло ему занять место справщика и книгохранителя московского Печатного двора, а со смертью Симеона Полоцкого и настоятеля московского Заиконо-спасского училищного монастыря. К нему же перешла и роль руководителя партии Полоцкого.
Написанное при участии начальника Стрелецкого приказа Ф. Д. Шакловитого «Сильвестра Медведева Созерцание краткое лет 7190, 91 и 92 в них же что содеяся в гражданстве» преследовало цель всесторонне представить неоспоримость прав Софьи на власть и престол. Неоспоримость требовала точности, Сильвестр предпочел ограничиться буквой официального сообщения. Впрочем, самого его в минуту кончины во дворце не было.
Положим, Иван Шантуров, как и автор Мазуринского летописца, были безразличны к розыгрышу власти. Иоаким чувствовал себя достаточно уверенным в своих патриарших правах, чтобы справиться с любой партией — будь то Милославские или Нарышкины. Отстаивая независимость церкви от государства, заботясь о ее материальном процветании, он не возражал ни против одного малолетнего правителя, при котором царская власть неизбежно слабела. Зато Сильвестр Медведев выступает активным сторонником правительницы, как и князь В. В. Голицын, по приказу которого в 1686 году составляется Летописец Посольского приказа. Дипломатия правительства Софьи одержала свою самую значительную победу — заключен Вечный мир с Польшей. Летописец должен прославить и окончательно утвердить власть царевны. Но почему-то самый близкий Софье человек находит нужным уточнить положение часовой стрелки — «13 часов в первой четверти».
Очередной источник относился уже ко времени правления Петра. Он был завершен между 3 октября 1691 года и 14 мая 1692 года и включал в себя отдельную повесть о событиях 1682 года с простым упоминанием факта смерти царя Федора Алексеевича.
Петр еще не определился до конца в своих планах государственного переустройства. И тем не менее наследовавший Иоакиму последний русский патриарх — Адриан, в окружении которого возник Летописец, явственно склонялся на сторону Иоанна Алексеевича и Милославских. Он не случайно был замечен и выдвинут Иоакимом как человек, заведомо враждебный всяким нововведениям и способный ратовать только за интересы церкви. Его Летописец должен был стать своего рода сводным справочником церковно-исторического характера по всему XVII столетию. Но и в нем автор не удержался от того, чтобы снова перевести стрелку — «13 час дни во второй чети часа».
Еще более поздний по времени так называемый Краткий московский летописец конца XVII века, известный в нескольких списках Библиотеки Академии наук и Российской государственной библиотеки, называл и вовсе «второй час дня». Анализ текста позволял предположить, что в основе его лежала подробная семейная хроника наподобие шантуровской, дополнявшаяся и продолжавшаяся на основании воспоминаний и впечатлений очевидцев. Летописец утверждал, что москвичи узнали о кончине Федора Алексеевича по крайней мере на час позже вездесущих подьячих.
И наконец, Летописец Черкасских, хранящийся в Центральном государственном архиве древних актов. Согласно ему, смерть наступила в самом конце дня. Речь шла не об объявлении на кремлевской площади, тем более не о распространявшихся слухах — Д. Г. Черкасский находился в спальне Федора до последнего его вздоха. Единственное свидетельство очевидца!
Мимо разночтений во времени можно было бы пройти, если бы не то, что все источники согласно утверждали: Петр был объявлен царем «в тринадцатом часу пополуночи», как объяснял один из авторов. Ни объяснений, ни подробностей не существовало. Значит, это произошло непосредственно после смерти брата, либо… Но это «либо» предстояло раскрыть.
Царь-девица
Письмо — оно было ничем не приметным и, во всяком случае, совершенно мне не нужным: не та тема, не те люди. Обычная для архивной работы «пустая порода». Впрочем…
Пусть это не имело значения для меня, но все же как, каким образом в конверт 1766 года могли попасть листы столетней давности — рядом с щегольским, как в прописях, почерком XVIII века торжественный, запутанный кружевами полуустав XVII столетия? Мало того, полуустав принадлежал грамотам — указам, которые рассылались от царского имени воеводам отдельных русских городов. Это были не копии — оригиналы. Значит, документы государственной важности, подлежавшие особо строгому хранению.
Конечно, нет правил без исключений. И адресатом, кому они высылались, был сам Никита Иванович Панин, фактический министр иностранных дел России.
Но тогда и вовсе не понятным становилось, зачем именно ему, человеку, занимавшемуся всеми хитросплетениями политики, могли понадобиться памятки внутренних событий таких далеких лет, да еще пересылаемые сугубо личным порядком. Что-то здесь было необычным, не говоря уже о той поспешности, с которой высылалось письмо.
Начальник Московской конторы Коллегии иностранных дел отвечал Панину на его запрос из Петербурга спустя месяц: 3 апреля — 8 мая. Так быстро по официальным каналам дела не проходили, иначе чего бы стоила пышно расцветавшая российская бюрократия. И при всем том содержание письма ничего не объясняло. Московский корреспондент сообщал Панину, как находил свое отражение в документах постепенный приход к власти… царевны Софьи. Вспоминал о виденном в частном доме золотом рубле с ее портретом. И наконец, посылал в качестве образчика несколько грамот.
Никита Панин и царевна Софья… То, что Панин никогда не собирался писать русской истории, известно. Откуда же такой неожиданный интерес? Так случается у архивистов не часто, но на этот раз ответить мог сам Панин — оригинал запроса не затерялся в обширнейших фондах Посольского приказа, этого министерства иностранных дел Древней Руси. Помогло имя отправителя. Помогла, как ни странно, секретность.
Панин срочно хотел узнать, при каких условиях установилось правительство Софьи с братьями и насколько она была самостоятельна в своих действиях. Еще одно «для чего», но здесь, пожалуй, на помощь могли прийти только обстоятельства деятельности адресата, а они-то простыми никогда не бывали.
В конце концов, все в жизни Никиты Панина могло сложиться иначе. Современники упорно шептались об особой симпатии к нему императрицы Елизаветы Петровны (соперник Разумовского!), но официальные фавориты добились своего. Придворный оказывается послом в Стокгольме, и это на долгих двенадцать лет. В Россию он возвращается блестящим дипломатом, но и сторонником конституционной монархии, где царскую власть ограничивали бы законы. И тут неожиданная возможность — назначение воспитателем маленького Павла. Панин не сомневался, что сумеет внушить будущему императору необходимые принципы. Но деятельность Павла — это будущее, а действовать нужно незамедлительно.
