после чего Алексей Михайлович доверяет своему любимцу стать воспитателем своего рано умершего «объявленного» наследника, царевича Алексея Алексеевича.
Перед кончиной Ртищев завещал отпустить всех своих слуг на волю и не притеснять крестьян. Между тем Спасопреображенский монастырь продолжал процветать и обустраиваться. В 1675 году в нем строится надвратная церковь Андрея Стратилата (перестроена в 1805 г.), в течение 1689–1703 годов церковь Воскресения – обе дошли до наших дней.
При Петре I принимается решение превратить Спасопреображенский монастырь в некий род будущего Воспитательного дома – «заведение для подкидышей и беспризорных детей». Но такой статус сохраняется в монастыре лишь в течение 1724–1731 годов. В 1764 году он упраздняется вообще и в нем основывается богадельня. Тем не менее в 1748 году здесь появляется церковь Иоанна Богослова, а в XIX веке – корпуса богаделен. Память об «учительной» обители остается в анналах Москвы.
Монастырь всех скорбящих радости
Пресвятая Владычице моя Богородице, святыми твоими и всесильными мольбами отжени от мене смиренного и окаянного раба твоего уныние, забвение, неразумие, нерадение и вся скверная, лукавая и хульныя помышления от окаянного моего сердца и от помраченного ума моего, и погаси пламень страстей моих, яко нищ есмь и окаянен. И избави мя от многих лютых воспоминаний и предприятий, и от всех действ свободи меня.
Понял сразу: это конец. Хоть отчаянно делал все, что подсказала последняя надежда. Летописцы скажут: заскорбел главою. Может, и так. Только голова не отказала. Сознание не мутилось. Хворей за всю жизнь не знал. Лекарей не допускал. Обходился травами. Семьдесят лет – велик ли век для монаха!
5 марта слег. Спустя десять дней соборовался и посвятился елеем. Полегчало. Не могло не полегчать. Как у всех. 16 марта распорядился «за спасение души своей и ради облегчения от болезни» подать милостыню. Во все московские монастыри. Женские и девичьи. Игуменьям и старицам. Кроме Воскресенского, что в Кремле, и Алексеевского, что в Чертолье. Кремлевский – царицын, негоже. Алексеевский стал тюремным двором для женщин-узниц. Для Тайного приказа. Пытошным. Там и на дыбу подымали, и плетьми били, да мало ли.
И еще по всем богадельням московским – мужским и женским. Нищему каждому по шести денег. Вроде и немного, а гляди – пятьдесят восемь рублей десять денег набежало. Казначей Паисий успел ответ дать. Святейший Иоаким всегда знал деньгам счет. Пустых трат не терпел. На школьников и учителей – другое дело.
В. Серов. Петр II и цесаревна Елизавета на псовой охоте. 1900 г.
Надгробие на могиле Ф. Н. Плевако. Фото конца 1920-х гг.
Только главным оставалось завещание. Не о богатствах и землях – о них позаботился давно. Родных много, обидеть никого не хотел. Братьев одних трое. Племянников с десяток. Сестра…
О другом думал: чтоб духу не было на Русской земле ни раскола, ни чужих законоучителей. Государям завещал. Петру и Иоанну Алексеевичам. Больше полугода прошло, как не стало власти у мудрейшей из мудрых царевны Софьи. С ней все иначе было. Теперь убеждал. Наказывал. Грозил. Властью своей и бедами.
Того же 16 марта приказал прикупить каменный гроб. Его велел отныне называть ковчегом. Так потом и пошло. Если в Мячкове на каменоломнях у каменщиков нету, у московских каменных дел подмастерьев спросить. От кончины до погребения один день положен – успеть ли?
Успели. Хоть 17-го святейшего не стало. В своей келье отошел. На Патриаршем дворе. В тот же час доставили в келью дубовый гроб. Казначей Паисий записал в расход: за два рубля. Все по чину и обычаю. Снаружи черное сукно с зелеными ремешками. Внутри – бумага, бумажный тюфяк и бумажная подушечка.
Одр для выноса ковчега новый изготовили. Тоже под черным сукном. Гвоздей отпустили в обрез: дорогой материал не портить. Святейший сколько раз говаривал, чтоб лоскут не пропадал – отпевавшим попам в награду давался. Все было готово для последнего пути девятого патриарха.
Гроб сначала вынесли в домовую церковь. Патриаршию. Двенадцати Апостолов. Ту самую, которую кир Иоаким строил, украшал. Сюда мог прийти для прощания каждый. Приложиться к руке усопшего, отдать земной поклон. Часть дня и всю ночь.
19 марта под перезвон всех кремлевских и городских церковных колоколов подняли одр архимандриты и игумены. Хоронила святейшего вся Москва.
Впереди шествовали протопопы, священники всех сороков, дьяконы с иконами, крестами, рипидами, певчие с лампадами и свечами. Перед самым одром несли великий символ русского патриаршества – посох святого Петра Митрополита. Шествие двигалось под надгробное пение. В Успенский собор. Главный в государстве. Где короновали на царство царей и погребали церковных иерархов. Цари земные – цари духовные. В пышности и торжественности церемоний одни не уступали другим.
Достойной святейшего должна была быть и могила. Ее копали в самом соборе. Выкладывали кирпичом на извести. Посередине выводили кладку. Кладка служила постаментом каменного гроба-ковчега с покрытой резьбой крышкой. На крышке приличествующие слова в расписанной и позолоченной кайме. Другая надпись на особой каменной доске, которую приставляли к гробнице, – «летопись» жизни и деяний покойного.
Церковь Двенадцати Апостолов в Патриаршем дворе. Фото 1882 г.
В одном чин был нарушен. То ли волею покойного, то ли приказом государей на кладку гроб дубовый не поставили, а положили вынутое из него тело. За всю историю патриаршества такое раньше случалось всего один раз. С Иосафом I, преемником Филарета. Михаил Федорович сам повелел опустевший гроб «поставить в Колокольницу под большой колокол». Так и хранить. Вечно. Куда потом делся – неведомо.
Мало что накрыли гроб-ковчег каменной крышкой, соорудили поверх каменную надгробицу с замычкою ее свода. А тогда уж сверху накинули покров. Для простых дней был вседневный – черного сукна с нашитым из простого серебряного кружева крестом. Для торжественных – бархатный, с крестом из кованого серебряного кружева. Сверху киот с иконами. Шандалы со свечами. Серебряное блюдо, на которое ставили кутью в дни поминовений. И в эти мелочи кир Иоаким успел войти, всем распорядиться. Духом остался крепок. Как всю жизнь, а о ней-то и повествовала каменная надгробная «летопись». Летопись кира Иоакима, в миру Ивана Большого Петровича Савелова, можайского дворянина.
…Слов нет, мирская тщета, а все равно и под клобуком родом своим гордился. То ли и впрямь шел он от выходца из «Свиязской» земли, легендарного Андроса, то ли начинался от всем известного посадника Великого Новгорода Кузьмы Савелова. Богатого землями, селами, рухлядью. Войны не искавшего, но и сражений не чуждавшегося, – было бы за что постоять. За то же выкликнули в 1477 году посадником и сына его Ивана Кузьмича, а спустя несколько месяцев взял под Новгородом верх Московский князь. Вместе со знаменитой своим упорством и крутым нравом Марфой Борецкой вывезли Ивана Кузьмича в Первопрестольную. Лишили отписанных на Московского князя – конфискованных – земельных владений. При Иване Грозном постигла та же судьба и младших Савеловых, силой переселенных в Ростов Великий и Можайск. Великим князьям главным казалось оторвать древний род от крепких корней.
Герб Великого Новгорода.
Не каждый бы такую обиду простил, не каждый душой смирился. Савеловы разобрались: одно дело – государь, другое – родная земля. У государей ласки не искали, за землю сражались честно. Не зря в царском указе о награждении брата патриарха – Тимофея Петровича Савелова – будет сказано: «…за его которые службы, ратоборство и храбрость и мужественное ополчение и крови и смерти и предки и отец его и сродники и он показали в прошедшую войну в Коруне Польской и Княжестве Литовском, похваляя милостиво тое их службу и промыслы и храбрость, в род и в потомство поместья в вотчину в Можайском уезде… жеребей пустоши Захарковой… А буде у него в роду не останется и та вотчина останется не продана, и не заложена, и в приданое не отдана и та вотчина взять и приписать к нашим великого государя волостям…» Речь шла о том самом Захарове, близ Больших Вязем, где прошло детство Пушкина.
Верно, что убит был поляками родной дядя патриарха и Тимофея Петровича Анкидин Иванович, что сложил в боях с ними голову под родным Можайском другой дядя – Тихон. Но пришла царская благодарность слишком поздно – без малого полвека спустя. Богатства в своем детстве племянники не знали. Дед Иван Софронович, по прозвищу Осенний, был всего-то царским сокольником и не пережил польского лихолетья: в
