«Порядок в его образе жизни был доведен до последней степени точности. С людьми, окружавшими его, от дочери до слуг, князь был резок и неизменно требователен, и потому, не быв жестоким, он возбуждал к себе страх и почтительность, каких нелегко мог бы добиться самый жестокий человек. Несмотря на то, что он был в отставке и не имел теперь никакого значения в государственных делах, каждый начальник той губернии, где было имение князя, считал своим долгом являться к нему, и точно так же, как архитектор, садовник или княжна Марья, дожидался назначенного часа выхода князя в высокой официантской. И каждый в этой официантской испытывал то же чувство почтительности и даже страха в то время, как отворялась громадно-высокая дверь кабинета и показывалась в напудренном парике невысокая фигура старика, с маленькими, сухими ручками и серыми висячими бровями, иногда, когда он насупливался, застилавшими блеск умных и точно молодых блестящих глаз. Эта суровость и сухость старика производила на всех окружающих его такое тяжелое впечатление, что даже сама княжна Марья, единственная и любимая дочь князя Болконского, крестилась и шептала молитву, входя в его кабинет».
Федор Рокотов пишет Е. Д. Волконскую-Трубецкую в самом начале девяностых годов, возможно, непосредственно после рождения долгожданной наследницы. Голубовато-белое закрытое по новой моде платье с большим зеленым воротником, завязанной огромным бантом косынкой и пышная с короткими локонами прическа ни в чем не скрывают откровенной некрасивости княгини. Мужеподобные черты лица, жесткая посадка головы, неловкий разворот плечей — это и портретные черты Волконской, и отражение того, как по-новому начинает подходить к своим моделям художник. Задумчивая полуулыбка сменяется той серьезностью выражения лица, которая присуща человеку, когда он остается наедине с самим собой. Волконская никем и ничем не хочет казаться. Она такая, какова есть в жизни, и в этом утверждается ее человеческое чувство собственного достоинства.
Той же откровенной простотой отмечен и другой одновременный портрет, долгое время фигурировавший как портрет неизвестной из собрания редактора-издателя журнала «Старые годы» П. П. Вейнера. Имевшаяся на подрамнике карандашная надпись: «Рокотов Писарева» дала основание считать, в значительной мере условно, рокотовский холст изображением Аграфены Михайловны Писаревой, урожденной Дурасовой, тем более это в писаревском собрании подобный портрет действительно числился.
Писарева — одна из наследниц знаменитого союза Мясниковых-Твердышевых, дочь Аграфены Мясниковой, вышедшей замуж за Алексея Дурасова, и двоюродная сестра Аграфены Закревской, музы Е. А. Баратынского и А. С. Пушкина. Отец Аграфены Михайловны приобрел у М. Г. Разумовской подмосковное «Люблино», где построил свой удивительный дом-дворец. Предание гласит, что в основу его плана был положен, по желанию заказчика, крест ордена Анны, которого тот якобы долго и усиленно добивался. Действительность представляется гораздо менее романтичной.
Талантливый, но остающийся пока безымянным зодчий обратился к форме садового павильона- эрмитажа с четырьмя крестообразно расположенными ризалитами, соединенными по окружности двойными колоннадами. Наделенный четырьмя одинаковыми фасадами дом очень напоминает благодаря этим колоннадам Странноприимный дом Шереметевых, нынешний Институт скорой помощи имени Склифосовского. Принятый архитектором план позволил создать большой центральный зал, увенчанный куполом, который снаружи венчался статуей Екатерины II. Легкие барельефы на наружных стенах перекликаются с гризайльной внутренней росписью Д. Скотти. Но действительную известность и популярность поместью приносит крепостной театр Дурасовых, который унаследовала вместе с дворцом и парком А. М. Писарева.
Дурасовская труппа не только насчитывала более ста человек актеров и музыкантов. Рядом со специальным зданием сохранившегося до наших дней театра находилось здание театральной школы, целый жилой городок из каменных домов, оранжереи и постройки великолепного конного двора. «Там, говорят, бывали большие праздники», — вспоминала бабушка Благово в своих «Воспоминаниях пяти поколений». А. М. Писареву все отцовские затеи занимали гораздо меньше. И на рокотовском портрете она уже человек следующего столетия с его сентиментальными увлечениями, открытостью чувств. Она гораздо более женственна, чем Е. Д. Волконская. В ней легко угадывается и мягкость и капризность, но лишь как оттенки того «главного» человеческого характера, который требовал искренности, непосредственности чувств и внимания к этим чувствам.
Стало принятым констатировать, что в конце семидесятых годов, на переломе нового десятилетия, Федор Рокотов обращается к новой композиционной форме портрета — овалу, которого будет придерживаться вплоть до последних известных нам работ. Но дело не в простом формальном приеме. По сравнению с прямоугольной композицией овал позволял, подчеркивая условность изображения, сообщить ему большую эмоциональную сосредоточенность и напряженность, тот замкнутый в себе мир переживаний изображенного человека, в который зритель невольно оказывался включенным. Вместо привычного «окна», позволявшего непосредственно соотносить изображение с окружающей действительностью, с оригиналом, «яйцо» овала подобное соотношение ослабляло, если не исключало. Это жизнь, как ее воспринимает самодовольная, уже внутренне успокоившаяся, лениво-снисходительная в своем отношении к окружающему так называемая Новосильцова. И это жизнь, отражающаяся в чувствах настороженной и недоверчивой графини Санти, избытком украшений и драгоценностей словно старающейся утвердить свое положение, значение своего титула, но где-то в затаенном блеске глаз сохраняющей веселую живость юности. Теплом душевной доброты и благожелательности дышит мир В. Н. Суровцевой, внимательной, расположенной к людям, в прозрачном сиянии совсем детских глаз. Насколько сложнее и проще воспринимается рядом с ними мир П. Н. Ланской, холодной, расчетливой, пренебрежительно-равнодушной ко всему, что не отвечает ее положению в свете, ее представлениям о собственном достоинстве. Правда, и здесь споры об имени изображенной еще продолжают вестись. Но уж очень соответствует красавица с рокотовского портрета жизненной характеристике княжны П. Н. Долгорукой, по первому мужу Лачиновой, по второму — жены брата фаворита Екатерины II Ланского.
Единственный из фаворитов «просвещенной императрицы», А. Д. Ланской умер во время фавора и долго оплакивался Екатериной. Над его могилой на Софийском кладбище Царского Села Екатерина соорудила церковь Казанской Божьей Матери, в парке Царскосельского дворца — памятник. По желанию Ланского все его недвижимое имущество было возвращено в казну, остальное же многомиллионное состояние разделено между пятью сестрами и братом, за которого и вышла замуж Лачинова-Долгорукая. Кстати, писать членов этой многолюдной семьи Рокотову приходилось и раньше, в частности мужа Варвары Ланской, статского советника М. М. Мацнева.
С портретом П. Н. Ланской возникает одна сложность. По костюму его следует отнести к 1780-м годам. Но первая жена Я. Д. Ланского, А. В. Грушецкая, внучка главнокомандующего Москвы Долгорукова- Крымского, умерла, по одним сведениям, в 1792-м, а по другим — и вовсе в 1797 году. Следовательно, Лачинова-Долгорукая могла стать второй женой Я. Д. Ланского только после ее смерти — либо в 1793, либо в 1798 году. С этого времени она и могла пользоваться фамилией Ланской. Однако вполне вероятно, что портрет писался в период первого брака княжны Долгорукой и был ею взят в дом второго мужа, где она уже известна под новой фамилией. Не исключен вариант и развода Ланского с первой женой — явление в течение XVIII века далеко не редкое. Тот же М. М. Дурасов приобретает «Люблино» у урожденной М. Г. Разумовской, которая при жизни первого мужа вышла замуж за второго. Так или иначе, портрет кажется портретом П. Н. Ланской.
И в который раз за годы своей жизни Федор Рокотов возвращается к портретам воронцовской семьи. На этот раз ему довелось написать вторую дочь Артемия Ивановича Анну с ее мужем Д. П. Бутурлиным. Бутурлины — это особая страница культурной истории России. Крестник Екатерины II, Дмитрий Петрович при рождении был пожалован ею в сержанты гвардии. Но простая и легкая дорога военной службы ему не удалась. Отец был назначен посланником в Испанию, мать, Мария Романовна Воронцова, вскоре умерла, и мальчиком занялся дядя, А. Р. Воронцов, забравший его к себе в дом. Дядя же отправил его учиться в Сухопутный шляхетный корпус, откуда Бутурлин вышел поклонником передовой французской литературы, энциклопедистов, противником всякого рода тирании. И он сразу заявляет о своих взглядах. Назначенный адъютантом к самому Г. А. Потемкину, молодой Дмитрий Бутурлин выдерживает всего шесть недель и
