стыдно, что я позволила себе так с ней разговаривать, но подчиняться ей не хотелось. Да, жизнь чревата опасностями, а мать любит меня и преисполнена по отношению ко мне благих намерений, но я не позволю, чтобы Мария дель Map ограничивала мою свободу. — Мне очень жаль, мама, но не вмешивайся. Я поступлю так, как считаю нужным. — И при этом подумала: кто это сказал, что быть единственной дочерью легко.
— Прилечу, хочешь ты того или нет.
— Ты вольна делать то, что тебе заблагорассудится, и ехать, куда захочется. — Сейчас, когда мама начинает применять силовые приемы, нельзя допустить, чтобы она слишком храбрилась. — Но на меня не рассчитывай.
В ответ — молчание.
— Ты там, мама? — спросила я.
— Да, любовь моя.
— Ты поняла, что я сказала?
— Послушай, давай сменим тему, сегодня ты неуправляема. — В тоне матери соединились раздражение и покорность. Меня удивило, что она так легко вышла из боя. Но потом мать спросила: — Ты зачем позвонила?
Услышав о ее предполагаемой поездке в Барселону, я забыла о цели своего звонка. Я хотела убедить мать в необходимости отправить мне картину. И тогда меня осенило. Она только этого и ждала.
— Ах да, мама. Совсем забыла. Мне нужно, чтобы ты прислала картину на дереве.
— Вещь эта дорогая. Лучше, если я сама привезу ее.
— Но, мама! Опять? Мы уже говорили об этом.
— Мы с картиной прибудем как одна партия товаров. — В ее голосе звучало торжество.
Я лишилась дара речи. Мы обе понимали, что победила она. А я сдалась на милость победительницы.
— Ты не вправе удерживать картину, — жалобно пробормотала я. — Она принадлежит мне.
— Послушай, радость моя, — ласково заговорила мать. — Ты будешь довольна, что я приехала. Есть вещи, которые тебе следует знать.
Эта фраза вдохновила меня. Ясно! Мать скрывала от меня что-то о нашей жизни в Барселоне. Может, она знает, как найти сокровище? Или прольет свет на смерть Энрика? Конечно же, у меня накопилась куча вопросов к ней. Вот бы получить на них искренние ответы!
— Хорошо, — согласилась я. — Я закажу вам номер.
— Да, на двоих. Для нас с тобой.
— А папе?
— Папа остается в Нью-Йорке.
«Она приезжает без папы! — изумилась я. — Возможно, она расскажет мне больше, чем я надеялась услышать».
ГЛАВА 26
— Хочешь посмотреть картину, о которой я говорил? — спросил меня Ориоль. — Копию картины Девы Марии с кольцом.
Я встала в довольно сонливом состоянии, но, к счастью, на кухне уже был приготовлен кофе, и когда я наливала себе чашку, появился Ориоль. В то утро у него не было занятий в университете. Держался он очень мило. Я с радостью согласилась, но уговорила его сначала позавтракать со мной.
— Кольцо у Девы Марии не исчезнет, если она еще немного подождет.
Ориоль улыбнулся.
— В доме есть большой чердак, где хранят всякое старье, мебель и прочие вещи, принадлежавшие семейству Бонаплата. Кое-какие из этих вещей служили нескольким поколениям. — Из стоявших на полу картин без рам он извлек одну, маленькую. — Вот эта, — сказал Ориоль.
— Эта картина — точная копия моей! — воскликнула я.
— Копия твоей? — удивился он. — Ты уверена?
— Совершенно уверена.
Ориоль задумчиво поднес руку к подбородку, а я подняла картину, чтобы получше рассмотреть ее. Вес доски оказался примерно таким же, но она была толще, и отверстия, проделанные древесным жуком по бокам картины, казались нарисованными.
— Это копия, — подтвердил он. — Я внимательно рассматривал ее несколько раз, заинтересовавшись странным кольцом Девы Марии, и удостоверился в том, что, хотя на первый взгляд она кажется подлинной, на самом деле это современная подделка. Но странно в этой картине не только кольцо.
— А что еще?
— Расположение младенца. На картинах, написанных на досках, на полотне, и у статуй того времени он почти всегда сидит слева от Мадонны, по крайней мере в работах того времени. Несколько позднее художники отступили от такого композиционного однообразия, и младенца стали изображать иначе: он играет птичками и даже с короной Мадонны, когда ее изображают царицей. Но почти всегда он слева и лишь в редких случаях справа. — Я задумалась. Мне никогда и в голову не приходило, что в одной картине столько необычного. Однако художник свободен. — Удивительно, — проговорил Ориоль, глядя на Мадонну.
— Что именно?
— То, что у Энрика была копия. Видимо, он заказал ее перед тем, как отправить тебе оригинал.
— Но зачем ему понадобилась копия? Энрику так нравилась эта картина? — Я поставила картину на ветхий туалетный столик и поднесла мое кольцо к кольцу Девы Марии. Кольца отличались только размером.
— И раз уж она так ему нравилась, почему он не повесил ее в одной из комнат своего дома? Зачем спрятал?
— Меня всегда привлекало старое, — заговорил Ориоль, не ответив на мой вопрос или не услышав его. Он, казалось, полностью ушел в свои мысли, в загадки, связанные с картиной. — И мне, еще в детстве, нравилось забираться сюда, дышать пылью, передвигать вещи, и я знал их все. Эти предметы домашнего обихода моей семьи отец мог бы продать в своем магазине, но делать этого не хотел. И сейчас я вспоминаю об этой картине что-то такое, на что раньше не обращал внимания, но что, возможно, имеет значение.
— Что же это?
— Я нашел ее в то время, когда умер мой отец. До этого картины здесь не было. Я очень хорошо помню ее. Она стояла среди других картин, но ее не покрывала пыль.
— Думаешь, она имеет отношение к смерти твоего отца?
— Мать рассказала мне историю картин на дереве, сообщила о предполагаемом втором завещании и о сокровище. Но я никогда не думал, что эта картина связана со всем этим. — Помолчав, Ориоль посмотрел на меня своими синими глазами. — Но совпадений слишком много, и я все больше убеждаюсь в том, что это звенья одной цепи: картина на дереве, кольцо, сокровище и смерть отца.
Поняв, что Ориолю хочется выговориться, я предложила выпить еще по чашечке кофе — на этот раз за столиком в саду, в тени деревьев.
— Почему он убил себя? — спросила я, как только мы сели.
— Пока не знаю. — Ориоль обвел взглядом город, смутно различимый на горизонте. Я догадалась, что он задавал себе этот вопрос постоянно, всегда испытывая от этого душевную боль. — Мать рассказывала мне, что у отца были проблемы с конкурентами по бизнесу, членами международной мафии, торговавшей антикварными предметами искусства. Порой мне хочется думать, что он не покончил с собой, а был убит. Мысль, что он предпочел отказаться от борьбы, уйти, оставить меня, причиняет мне боль. — Его глаза увлажнились. — Уверен, с любой проблемой можно справиться, не стреляя себе в рот. Смерть отца оставила невосполнимую пустоту в моей жизни, я все еще переживаю ее, она до сих пор причиняет мне боль.
— Мне очень жаль, — промолвила я.
— Говорят, отец убил четверых из этих мафиози, — добавил Ориоль. — Но так ничего и не было доказано.
— Думаешь, это сделал он?
