белых Форда на биотопливе, из тех, что разводились в городе перед русской Хиросимой, плотно забивались в этот момент галдящими пассажирами. Мимо прохаживался мужик в старомодной шапке-ушанке, в черном бушлате, рябой, с бегающими глазками. На шее у него висела большая табличка.
Чуть поодаль переминалась с ноги на ногу бабушка в коричневом пальто, с барашковым беретом на голове. На ней была другая табличка.
От людского говора, от шума машин за спиной, от всей этой суеты у Кости зазвенело в ушах.
Да уж, будущее наступило, подумалось ему. Еще вчера никто не мог представить его Таким. Даже в бреду. А вчера было совсем недавно. Но теперь мы вступили в завтра. Готовы ли мы были? Нет, конечно. Нам было некогда думать об этом, или просто лень. Бессмысленно сейчас разбираться, в чем причина. Во всяком случае, каждый сумел перестроиться по-своему. Нечто подобное было и в моем детстве, при развале Союза. Только тогда я мало что понимал. Но то были цветочки… Человек никогда не знает, что его ждет. Зато хорошо умеет приспосабливаться. Ведь он частично зверь…
Прямо на Костю надвигался мерцающий экран, на котором мужчина в зеленом плаще задорно подбрасывал вверх смартфон. Внизу бежали строчки.
У входа в здание вокзала, как на паперти у церкви, сидели цепочкой попрошайки. Одни безногие или безрукие, другие — целые, но с подбитыми глазами. Были и грязнолицые детишки. У каждого для подаяний на сыром асфальте лежала перевернутая шапка.
Всякого входящего цепляли тихие, но настойчивые фразы.
— Христа ради, помогите бездомной девочке!
— Подайте жертве ядерного Подмосковья!
— Молодой человек, одолжи на хлебушек.
Маша прижалась к Муконину, и они протиснулись в здание.
Тут народу было еще больше. Зал оказался набит людьми под завязку, точно банка селедкой. Все они возбужденно галдели, и этот галдеж походил на одно общее гудение станков на заводе, и от него постепенно глохло в ушах. Лишь монотонный голос дикторши, исходящий откуда-то сверху, выделялся на этом фоне.
— Пассажирский поезд Пермь — Тюмень задерживается. Отправление скоростного поезда Екатеринбург — Омск откладывается на два часа. Почтово-багажный Челябинск — Тюмень ожидается прибытием на второй путь восьмую платформу…
Костя, протискиваясь сквозь толпу, тянул за собой Машу по направлению к камерам хранения.
Когда спустились в подвал с камерами, стало немного свободнее. Но здесь оказалось душно и накурено. Мощный бритоголовый детина в спортивном костюме порылся на полках и молча выдал Маше большую дорожную сумку. Костя взялся за лямки, оторвал поклажу от столика камеры хранения.
— Ого! У тебя что тут, кирпичи? — криво улыбнулся он.
— Ну почему же? Просто собрала все самое необходимое, — серьезно ответила Маша.
Он дернул за молнию, на свет показались какие-то пестрые кофточки. Костя умудрился впихать туда пакет с продуктами. Еле затянув молнию, он взвалил сумку на плечо.
— Ладно, давай выбираться обратно.
Путь назад всегда кажется короче. Они быстро вышли из вокзального бедлама и влились в поток, устремляющийся в город.
Около парадного входа в главное здание вокзала стоял красный Икарус. Передние окна были занавешены плакатами с опознавательными надписями.
ВОЛГОГРАДСКИЙ ДЕТСКИЙ ДОМ № 7, 9, 12
Костя засмотрелся на автобус, в задних окнах которого наблюдалось какое-то подозрительное копошение. И вдруг услышал, как Маша под боком вскрикнула:
— Ой-ой-ой-ой-ой!
Он резко повернул голову. Тонкая фигура в серой ветровке вклинивалась в толпу с Машиной сумочкой в руке. Костя бросил тяжелую ношу к ногам несчастной спутницы.
— Стой здесь! — крикнул он и кинулся вдогонку.
Черная кепка со спущенными ушами, на бегу отметил про себя Муконин. Эта примета должна помочь зацепиться. Врешь, гад, не уйдешь! Посторонись! Фу, какой острый чемоданчик, блин, как больно ударился в бок. Ну, ничего. Вон, вон, уже замаячила эта чертова кепка, поплыла, как поплавок по речной ряби.
Костя вскочил на ящики ополоумевшей торговки карасями. Пряча нос от жуткого рыбного запаха, зорким взглядом выхватил заветную примету. Жулик рвался к пешеходной дорожке, уходящей вправо от подземного перехода. Там, дальше, можно было смыться во дворы. Костя с треском оттолкнулся от ящика и, чуть не поскользнувшись, но удержавшись на ногах, помчался наперерез.
— Эй ты, мудила, всю рыбу раскидал, кто платить будет? — послышалось за спиной.
Сменилось несколько мгновений, и Костя нагнал воришку. Почти нагнал. Когда Костя протянул руку, тот все-таки успел сигануть в арку дома. Муконин рванул за ним.
Это был тихий двор, какие встречаются и в центре города, и не в центре. Скорее, дворик, и, причем, глухой. С металлической детской горкой, классическими мусорными контейнерами и облупившейся трансформаторной будкой. Но преступник не спрятался в подъезде, не притаился за будкой, а остановился посреди двора и, набросив женскую сумочку на плечо, щелкнул ножичком. Блеснуло острое лезвие размером со средний палец. Костя остановился в двух шагах, отдышался. Кажется, дело приняло серьезный оборот, сказал он себе. Ну, ничего, когда-то я отрабатывал приемчики, здесь главное — внимание.
Тень козырька падала на маленькие глаза, полные ненависти. У парня была заячья губа. Он сделал шаг вперед и угрожающе выставил лезвие перед собой.
— Брось нож и сумку, и я тебя не трону, — спокойно сказал Костя.
Злобная ухмылка исказила и без того уродливый рот.
— Ага, уже разбежался, — проговорил тонкий голос. — Мне так страшно, что попка слиплась.
— Сейчас слипнется, — проскрипел Костя.
Жулик уже сделал выпад, но Муконин умело увернулся в бок. Лезвие словно просвистело под ухом. Снова выпад. Опять увернулся. Машина сумочка все же соскользнула с плеча звереныша и угодила на бордюр. «По тонкому льду… На острие ножа», — тупо мелькало в голове. «Главное — не ошибиться». С каждым выпадом, казалось, кишки инстинктивно сжимались, и волна, подхватывая сердце, подкатывала к горлу. Когда «заячья губа» в четвертый раз глупо рассек воздух, Костя изловчился и резко ухватил его за запястье. Секунда — и ножичек со звоном брякнул об мерзлый асфальт.
Но парень оказался слишком юркий, он выскользнул, как кусок масла (или Костя слегка ослабил зажим?), крутанулся по киношному и заехал Муконину ногой в печенку. Костя взвыл от боли, отскочил в сторону, быстро собрался и встал в стойку. Преступник застыл в полусогнутом состоянии. Маленькие глаза забегали, некрасивый рот снова ухмыльнулся.
— Сдохнешь, падла! Через месяц, другой — сдохнешь, — прошипел парень.
И тут же резко развернулся и побежал. И скрылся в арке.
Костя стоял опустошенный. Боль отступала. В голове эхом звучали последние слова воришки.
Муконин сделал два шага, наклонился и подобрал сумочку.
Потом побрел восвояси.
Маша так и стояла на том же месте, беспомощно озираясь по сторонам. Завидев его, она просветлела.
— Господи, Костик, ты цел? Ты отобрал? Я так испугалась!
— Ничего, все нормально, — вздохнул он и протянул ей отвоеванный трофей. — Пойдем… Я так проголодался. Надо зайти в какую-нибудь кафешку.
