трудно справляться с обязанностями, используйте без церемоний нашу помощь… Я должен вас упрекнуть: порой вы излишне скромны и деликатны. Но ведь нельзя же тащить в одиночку столь тяжкий груз, не обременяя тех, кто с готовностью разделит ваши усилия… − Я картинно развожу руки, оборачиваясь, словно ища поддержки, по сторонам, и вижу чинные и благосклонные к моим речениям лики. Двое новых членов, заменивших Уильяма и Пратта, особенно усердны в сопереживании моим пассажам. − Что же касается меня, − продолжаю убежденно, − считаю незавидным оказаться на вашем месте. Обретение подобных полномочий должно сочетаться с личным отчетом о способности решения задач, стоящих перед всей цивилизацией. И пока мы не видим никого, способного к выполнению подобной миссии более продуманно, нежели вы.
Аплодисменты не звучат, но подразумеваются. Впрочем, я не обольщаюсь ими. Временная, вежливая реакция. Я знаю себе цену среди собравшихся здесь, и их нелицеприятные оценки моей особы. Я отличаюсь от большинства тем, что не меняла, а пират. Но мой бриг − в составе дисциплинированной флотилии, где не принято толкаться бортами. Однако закрепить к днищу притирающего тебя судна хитроумную анонимную мину не возбраняется.
Если же когда-нибудь сбудется воплощаемый нами проект мирового единства, взаимодоверие в нашем сообществе больших и малых вождей несколько окрепнет. Зато возрастет борьба за влияние на главного правителя. Но так или иначе я склоняюсь к мысли, что тоталитарной модели муравейника человечеству не избежать, только она в состоянии спасти его. Единый центр должен определять численность населения, его сортировку по роду деятельности и ее направления, стирая национальные признаки и амбиции, способные ввергнуть цивилизацию в хаос. Я верю в праведную сущность нашей задачи, чье решение способно разрушить главное зло − вражду племен. И исполнителями ее должны быть именно мы, представители западной гуманистической культуры, хотя бы потому, что мы рациональны, но и либеральны к любой народности, имеющей созидательный потенциал. Мы должны бережно выделить его из остальной руды, получив легион подмастерьев для дальнейшей великой стройки.
Совещание заканчивается через три часа, после чего Большой Босс присылает мне записку с просьбой остаться с ним наедине.
Публика разъезжается, я мило раскланиваюсь с единомышленниками, а затем возвращаюсь в опустевший зал. Большой Босс неторопливо пьет чай. Он выглядит озабоченным и усталым. Лицо у него бледное, под глазами набрякшие мешки. Ему и в самом деле пора на покой. Но он также никуда не денется из своей колеи. Сейчас он действительно устраивает на своем месте всех. И знает все про всех. А я − кое-какую мелочишку о нем.
− Я и вправду хотел обозначить вас, как преемника, − говорит он. − Может, мне это неловко удалось…
− Я признателен, − отзываюсь я, − но такой разговор действительно неуместен. К подобной роли я пока не готов. Кроме того, мы неравнозначные величины. Меня узнают, а вас признают. Император должен быть возведен на трон с ликованием, а не со скепсисом. Мне еще далеко до вашего безраздельного почитания. Вы, − улыбаюсь, − наш маленький бог…
− А вы наш маленький сатана, − усмехается он в ответ. − В общем-то, да, пока еще вы не фюрер… Скорее, рейхсфюрер… И мне нравится, что вы не мните себя безраздельно во все посвященным. Скажу вам больше: вы замкнуты в круге расхожих земных проблем. И даже не знаете, кого собою являете.
− А вы?
− Я знаю чуть больше. И знаю, что вы не верите такому утверждению.
− Почему же…
− Потому что вы не верите никому. Редкий раз − себе. Но я и впрямь склонен передать вам кое-что из своих знаний. Особенных откровений для вас в них не будет, но крепежные детали многих конструкций прояснятся… А сегодня, если вам дорого мое мнение, вы сыграли в верную лузу. Кстати. Бетти окончательно перешла на службу к вам?
− Пощадите дрянную девчонку… Вы окажете мне этим услугу. Признаюсь, это я запутал ее.
− Ваша страсть к бабам до хорошего вас не доведет.
Я стеснительно хмыкаю, думая, что пикантные увлечения собеседника уже не довели его ни до чего хорошего, так что лучше бы ему обойтись без нравоучений.
Большой Босс сознает свою оплошность и несколько розовеет от досады. Я пытаюсь сгладить ее, сетуя:
− Знаете, шеф, когда я слышу предостережения, что, мол, кто-то плохо закончит, мне всегда хочется спросить, а где хотя бы один человек, закончивший хорошо?
− Это верно, − вздыхает он. − Другое дело, в каком качестве подойти к конечной грани. И что будет за ней благодаря нашим земным упорствам.
Я молчу. Дискуссия на данную тему − пустопорожняя игра ума. Реальной информации оттуда − ноль. Нам неведомы сны мертвых.
− Итак, Генри, продолжаем работать? − следует неопределенный вопрос.
− На меня вы можете положиться во всем, − веско отвечаю я. − Сегодня мы все расставили по полкам. И вы сами это превосходно сознаете.
По полкам… На ум мне приходит стеллаж с разбитыми клоунами. Все это прямо и дико ассоциируется с Советом. Может, мне последовать дурному примеру, поданному этим Максом-Роландом? Я избавился от многих врагов, но все равно вокруг меня ложь и опасность. И в моем положении мало что поменялось. Настоящее предупреждает, что прошлое все еще впереди.
Надо усердно думать о том, как спастись.
Мы дружески обнимаемся на прощание. Меня переполняют брезгливость и ненависть. Но я креплюсь. Он, похоже, тоже держит марку. И ему надо отдать должное: он умеет, не достигнув желаемого, сделать вид, будто желал достигнутого.
− Видеть вас − одно удовольствие, − говорю я и берусь за ручку двери.
− А не видеть − другое? − усмехается он.
У машины мой помощник вручает мне конверт с пометкой «Срочно». Жестом я прошу раскрыть его. В конверте − последний диск, канувший, как мне представлялось, в неизвестность. На диске выведено: «Копий нет».
Это значит, русские − неглупые ребята, стремящиеся к диалогу. Он возможен в условиях общей опасности, когда наша антифада, огненная река нашей вынужденной агрессии столкнется с извержением иной магмы. К чему, впрочем, все и идет.
Сегодня одиннадцатое сентября, день крушения больших небоскребов. Но не стоит вникать в сакральную суть дат. Ее нет. Мы придумали ее в страхе и преклонении перед фатальностью обычных цифр, удобного и очевидного в своей рациональности изобретения.
Я возвращаюсь в привычность своего домашнего бытия, в центр своей маленькой вселенной. В том, что я расцениваю свой дом именно таким образом, ничего удивительного. В этом − естественное свойство человеческой натуры, стремление к основополагающему ориентиру. Если несколько увеличить масштаб, то мы живем на планете, которую также считаем сутью всего мироздания. Но свой маленький дом мы ценим куда больше общего, принадлежащего всем и никому. И я всеми силами обороняю именно его, свой. В нем мой смысл. Благополучием всего остального пространства приходится по мере необходимости жертвовать. Это неприятно. Но кто возьмет на себя грех за безгрешность и процветание ближних? Только сильный и мужественный.
Да поможет мне Бог!
