самоуправления городских и сельских коммун, о восстановлении права развода. Он приветствовал и политику присоединения колоний, считая её средством распространения цивилизации и французской культуры среди отсталых народов. Жорес не разделял сурового осуждения колониальной политики Ферри со стороны радикалов типа Клемансо. Кстати, это мешало ему оценить прогрессивную в то время программу дальнейшей демократизации республики, которую отстаивал лидер радикалов.
Впрочем, Жорес отнюдь не считал, что его избрание в палату по списку республиканцев- оппортунистов, защищавших в основном политику Ферри, сделает для него обязательной полную поддержку в дальнейшем их действий или лишит его права на критику их ошибок, наличие которых, кстати, он признавал уже в ходе своей первой избирательной кампании. Нельзя целиком исключать также возможность временного компромисса с его стороны. Ведь кандидатуру Жореса выдвигали и поддерживали именно республиканцы-оппортунисты…
Итак, на выборах 1885 года сторонники республики не выступали уже единым фронтом. Они разделились на оппортунистов и радикалов. Монархисты, напротив, повсюду выставили единый список консервативного союза. Что касается департамента Тарн, то там противостояло два списка: консерваторов и республиканцев-оппортунистов. Но таких случаев было немного. Чаще всего боролись три списка — консерваторов, оппортунистов и радикалов. В двадцати департаментах к ним прибавился четвертый, самостоятельный список социалистов.
Социалисты имели теперь научную революционную программу, составленную Гэдом с помощью Маркса и Энгельса и принятую в 1880 году на съезде в Гавре. Но они не были уже единой партией. В 1882 году произошел раскол и стало две рабочие партии — гэдистов и так называемых поссибилистов, возглавляемых Малоном и Бруссом, Они отказываются от подготовки революции и объявляют, что будут добиваться социализма о помощью одних лишь реформ. Гэд тоже ошибался, но в противоположном духе. Он пренебрегал реформами и политической борьбой внутри буржуазного общества. Кроме этих двух социалистических партий, возникли отдельные группировки бланкистов, прудонистов и других. Словом, французский социализм оказался в довольно хаотическом состоянии. И все же активное выступление социалистов было наиболее знаменательной чертой выборов 1885 года. Пестрая картина предвыборной борьбы в полной мере отражала специфику республиканской Франции. Чрезвычайная активность народных масс, традиционный индивидуализм, воплощенный в поговорке, что у каждого француза в душе собственная политическая партия, наконец, социальная структура страны и традиции необыкновенно осложняли и запутывали политическую жизнь. Большинство избирателей принадлежало к мелкой буржуазии, той самой, про которую говорили, что у нее сердце слева, а бумажник справа. А это создавало почву для роста самых различных политических тенденций от крайне правых до самых левых.
В избирательной кампании 1885 года радикалы громили оппортунистов, а оппортунисты всех левых. Социалисты же боролись как против всех, кто правее, так и между собой. Крайне правые, то есть монархисты и клерикалы, ловко использовали противоречия в лагере республиканцев.
Правда, в Тарне было гораздо проще, поскольку противостояло только два списка. Но и здесь шла ожесточенная борьба. Список консервативного союза возглавлял барон Рей, председатель административного совета компании, владевший шахтами в Кармо. Консерваторов активно поддерживала церковь, развернувшая под руководством архиепископа Альби бешеную травлю республиканцев. «Республика, — твердили монархисты и церковники, — вышедшая из лона революции, является очагом мятежа и раздора, она истерзала страну, а теперь сама себя терзает».
Молодой республиканский кандидат Жорес сразу же подвергся грубым и клеветническим нападкам. В первый момент он казался крайне растерянным и удрученным, так что его друг Жюльен даже обратился к нему с ободряющим письмом. Жан отвечал ему, что он смело идет навстречу судьбе, какой бы она ни была, поскольку в действительности он не замешан ни в каких интригах и не служит ничьим корыстным интересам; его утешает сознание, что поэтому он сохранит уважение и симпатии большинства.
Но надо было действовать и бороться, и, как предсказывал адмирал Жорес, наш утенок смело бросается в воду.
В ярмарочный день в Лаконе сенатор Барбей представляет избирателям молодого кандидата. Слухи о возможности услышать хорошую речь собрали в большом сарае немало народу. Здесь крестьяне, виноградари, рабочие, мелкие торговцы.
Жорес неловкой походкой выходит на трибуну, состоящую из толстой доски, лежащей на двух бочках, кладет на одну из них неизменную шляпу-канотье и, подняв широкий выпуклый лоб, окидывает взором аудиторию. Нервный тик подергивает его бровь. Но это отнюдь не признак растерянности. Он уже давно почувствовал себя оратором и спокойно начинает речь, несколько необычную, без пошлой избирательной демагогии, но с широкими, пожалуй, слишком абстрактными обобщениями, которыми он доказывает преимущества республики перед монархией. Правда, все это отдает университетским курсом. Но он оживляет свою лекцию захватывающим человеческим чувством, и его слушают затаив дыхание:
— Говорят, что республика совершала ошибки. Но является ли это достаточной причиной, чтобы отказаться от неё, голосуя за монархистов? Нет, сто раз нет! Потому что только республика может исправить их. При короле тоже совершаются ошибки, но тогда перед нами лишь два пути — либо подчиниться капризному режиму, склонив головы, либо начать гражданскую войну и пойти на баррикады, проливая кровь французов. Но при республике ошибка может быть исправлена, ибо каждый может критиковать и способствовать тем самым изменению национальной политики. Единственная форма правления, которая может ошибаться без непоправимого вреда, — это республика, режим народного контроля, обсуждения и свободы…
Жители Лангедока любят и ценят хорошую речь. И они награждают оратора бурной овацией и долго не расходятся. Покидая наконец сарай, они на ходу продолжают аплодировать.
— Такой голос стоит миллиона, — слышно из толпы. Жорес выступает в Кастре, Альби, Кармо, Сэксе, Пампелоне, Сент-Амане Ревели и других местах департамента. Собрания избирателей устраивают в мэриях, школах, амбарах, трактирах, а чаще всего под открытым небом. Главное содержание всех речей направлено против монархистов и клерикалов.
— Они осмеливаются говорить о разбазаривании наших финансов, — гремит голос Жореса. — Они, кто оставил нашей стране долг в 20 миллиардов! Они осмеливаются говорить о налогах. Они, которые отвечают за 650 миллионов ежегодных расходов, связанных о разрушениями 1870 года, Они осмеливаются говорить о войнах, они, кто за 18 лет втянул нашу страну в бессмысленные и разрушительные войны в Крыму, в Италии, в Китае, и Мексике и, наконец, в эту преступную войну 1870 года, которая изувечила Францию и стоила нам 200 тысяч солдат, миллиарда расходов и 5 миллиардов контрибуции, стоила Эльзаса и Лотарингии! Империя потеряла две провинции. Республика дала нам две колонии!
Впрочем, когда наш кандидат в депутаты заводит речь о колониальной политике, то он выступает уже не против монархистов, а против радикалов. В пропаганде Клемансо против Жюля Ферри важнейшее место занимала резкая критика авантюристической колонизаторской политики оппортунистов, Жорес решительно защищает эту политику, о которой он имел в то время поразительно наивное представление. Он игнорирует тот факт, что заморские завоевании нужны не Франции в его представлении, а лишь ее банкирам и промышленникам. Он полагает, что речь идет не о захвате рынков и источников дешевого сырья, а о создании «другой Франции» путем распространения французского языка. Он считает колониальные народы детьми, которые будут счастливы приобщиться к французской культуре. Им надо, по его мнению, дать элементарные понятия о французской истории, культуре, экономике, дать представление о христианстве. Этот атеист думает, что для туземцев религия будет играть цивилизаторскую роль, поэтому она представляет собой хороший предмет вывоза. Взгляды Жореса выражали какой-то своеобразно благодушный шовинизм.
Но в его предвыборных речах появились моменты, очень интересные с точки зрения его будущей эволюции. 5 сентября в Кастре он говорил, что республиканцы должны содействовать социальным реформам, чтобы улучшить положение бедноты. Это было уже очень далеко от политики Жюля Ферри. Вообще он не подчеркивал свою связь с оппортунистами. Больше того, иногда он говорил такие вещи, которые косвенно свидетельствовали, что он вообще не брал на себя обязательства всегда быть связанным с ними. 18 сентября, когда он закончил речь в Гройе, его спросил один избиратель:
— Где вы будете сидеть в палате?
— Я не стану частью какой-либо группы, — отвечал Жорес, — я считаю себя сыном народа и буду
