почти две трети были преступным образом расхищены; она узнала, что эта капиталистическая и финансовая вакханалия подкупов находилась в тесном соседстве с государственной властью, что парламент и финансовые дельцы шушукались между собой, действовали заодно. Неужели вы думаете, что это не произвело впечатления? Страна вдруг узнала, что министры предаются суду, что, несмотря на их гордое отрицание перед парламентом и следственной комиссией, всплыли наружу убийственные факты и произнесены сенсационные судебные приговоры! Перед следственной комиссией палаты одни предстали с высоко поднятой головой, другие лепетали несвязные слова. Бурбонский дворец оказался в глазах публики чуть ли не уголовным притоном! Власть имущие должны были из своих ярко освещенных салонов явиться в угрюмые коридоры суда! Как в калейдоскопе смешиваются все цвета, так в этом головокружительном хороводе событий сливались воедино цвета парламента и исправительной тюрьмы!
Неужели вы думаете, что это прошло бесследно? Вспомните прекрасные слова древнего поэта: пыль — сестра грязи! И вы увидите, что вся эта горячая пыль анархистского фанатизма, ослепившая некоторых жалких людей, является родной сестрой грязи капитализма и политиканства.
Стремительный поток красноречия Жореса захватывает даже противников социализма. Он, как художник, рисует картину разложения буржуазии и уверенно сажает ее на скамью подсудимых, приготовленную для социалистов. Строгой логикой Жорес увлекает разум слушателей, красками и образами — их чувства. Его речь поразительно гармонична, и политическая декларация превращается в его устах в художественное произведение, исполняемое великим артистом.
В заключение он вновь обращается к убедительному обоснованию внесенного им предложения и заканчивает речь блистательным по форме и глубоким по социальному анализу образом:
— Если вы желаете сурового подавления анархистов, то будьте столь же суровы в подавлении тех, кто дает взятки политическим деятелям, и тех, кто берет эти взятки. Покажите стране в назидание новому поколению, а также будущим депутатам, покажите на ясном тексте закона, что между продажным, преступным политиком и возмутившимся анархистом имеется необходимая связь, что они являются моральными соучастниками и должны караться сообща. В тот день, когда один и тот же корабль увезет в ссылку, в страну болотной лихорадки, продажного политика и анархиста-убийцу, они завяжут между собой разговор; они оба окажутся двумя дополняющими друг друга аспектами одного и того же социального строя!
Конечно, внося свое вызывающее и разоблачающее дополнение к «злодейскому» закону, Жорес не рассчитывал на его принятие в палате, где панамисты и люда, родственные им по духу, составляли большинство. Это был акт политической борьбы, рассчитанный полемический ход, очередной удар социалистического лидера по буржуазной системе. С парламентской трибуны Жорес обращался не столько к сидящим в зале, сколько к народу, к людям заводов и полей. И тем не менее сила его красноречия была такова, что дополнение Жореса было отвергнуто большинством всего в один голос! Значит, кроме социалистов, за него проголосовало много депутатов буржуазных партий, захваченных в плен его всепобеждающим красноречием. А по поводу большинства в один голос кто-то из депутатов бросил остроумную реплику:
— Это голосовала Панама!
Речь Жореса произвела впечатление на всю страну. И это впечатление оказалось таким, что через три дня после голосования на трибуну неожиданно поднялся председатель совета министров Дюпюи и объявил о закрытии сессии парламента. Он пояснил, что палата «пришла в такое нервное состояние, которое может оказаться опасным».
После окончания сессии Жорес с женой и пятилетней дочкой, как обычно, отправился в Бессуле. Здесь он провел лето. Нельзя сказать, чтобы он наслаждался полным покоем. Часто его просили приехать в Кармо, где в жизни рабочих, шахтеров и стекольщиков возникали одна за другой трудности, которые Жорес давно уже воспринимал как свои собственные, личные дела. Это место стало для него родным. Здесь он черпал силу и вдохновение, убежденность, терпение и настойчивость, столь необходимые ему в гуще политических битв, наполнявших теперь всю его жизнь. Конечно, он и отдыхал, возрождаясь в близости к природе, всегда внушавшей ему поэтическую радость. Незаметно подходила осень. В октябре надо возвращаться в Париж. Возобновлялась сессия парламента. Но ему предстояло еще одно важное и нелегкое дело, к тому же довольно каверзное. Но разве он мог уклониться от какого-либо подобного дела? Струсить или уйти в кусты? Он был просто не способен отсиживаться в тылу во время боя. Нет, это был один из таких солдат, которые при штурме вражеской крепости бросаются в самые трудные и опасные места, Но они-то и обеспечивают успех штурма. Так вот, ему предстояло выступить в качестве адвоката на судебном процессе, явившемся очередным эпизодом в беспощадной войне социалистов против Казимира-Перье.
После убийства президента Сади Карно на его место был избран именно этот человек, олицетворявший самое гнусное в истории французской буржуазии. Казимир-Перье представлял династию ростовщиков и мошенников, оставивших ему состояние в 40 миллионов, нажитых беззастенчивым грабежом народа. И вот после панамского скандала на высший государственный пост попал человек, воплощавший грязь Панамы. Это был реванш «шекаров», которые не только вышли сухими из воды, но получали теперь, после избрания Казимира-Перье, злорадное удовольствие плевать на общественное мнение.
Легко представать возмущение социалистов, сразу начавших атаку на президента. «Враг» — так называлась статья Мильерана о Казимире-Перье в социалистической газете «Птит репюблик». Причем новоизбранный президент не довольствовался том, что уселся в Елисейском дворце. Он еще требовал, чтобы народ проявлял к нему любовь. Между тем, где бы он ни появился, толпа холодно встречала его, и иногда раздавались крайне непочтительные возгласы. Подхалимствующие газеты пытались оправдать это тем, что имя президента трудно произнести на одном дыхании. Еженедельник «Иллюстрасьон» писал: «Население не знает, что надо кричать. «Да здравствует республика!» — может внушать мысль о недоверии. «Да здравствует Казимир!» — возглас неплохой, но несколько фамильярный. «Да здравствует президент!» — недостаточно лично».
Блестящий выход нашел социалист, редактор «Птит репюблик» Жеро-Ришар, способный и крайне язвительный публицист. Он начал издавать еженедельник «Шамбар», что по-русски значит «Скандал». Кстати, иллюстрировал издание известный художник Стейнлейн. 20 сентября 1894 года в «Шамбаре» появилась статья Жеро-Ришара под заголовком «Долой Казимира!».
Жеро-Ришар, не стесняясь в выражениях, описал жалкие попытки Казимира-Перье приобрести популярность, которые привели лишь к тому, что уличные мальчишки называли его «Гнусная рожа», «Гнусная морда» и т. п. Эти и им подобные эпитеты в изобилии содержалась в статье. Но в ней было и кое- что посерьезнее. Журналист писал о преступлениях рода Перье, предававшего и продававшего Францию, о том, как с помощью ростовщичества возникло колоссальное состояние президента. «Преступления деда, — писал Жеро-Ришар, — пошли на пользу внуку, обеспечили ему первое место в царстве эксплуататоров. Отчего же не гордиться ими? Казимир отлично знает грязное происхождение своих миллионов; но он цепляется за них, и его политическое честолюбие не знает другой цели, как гарантировать себе навсегда владение ими.
Впрочем, рано или поздно он сам признает это. Когда он найдет бесполезным разыгрывать дальше сентиментальную комедию и припадки чувствительности, в нем заговорит его природа, победит его бесподобная природа хищника. Он будет злиться на нас за то, что мы разгадали под его неуклюжей маской, каков этот человек в отвратительной действительности. Со своим грубым цинизмом эксплуататора, не знающим ни жалости, ни благородства, бездушный и холодный, — это верный и отталкивающий образец кровавой касты, строящей свое богатство на костях рабочих.
Ныне граждане молчат при встрече. Завтра прозвучит народный клич: «Долой Казимира!», что будет означать: «Да здравствует республика трудящихся!»
За оскорбление президента республики Жеро-Ришар был привлечен к суду. Жоресу разрешили выступить на суде его защитником. Суд назначили на 5 ноября 1894 года. Поскольку Жорес уже приобрел популярность, то процесс вызвал большой интерес публики.
Корреспондент «Русского богатства» журналист Н.С. Русанов писал из Парижа: «Отныне на Жореса ходили в палату и по публичным собраниям, как на знаменитого актера или примадонну. Ходили не только его единомышленники, не только тяготевшая к социализму молодежь и пробудившиеся к сознательной жизни рабочие. Его шли слушать и буржуа, и совершенно индифферентные люди, которых привлекали новые и любопытные для них вещи, притом облеченные в прекрасную форму и согретые искренним
