выдержать до конца легислатуры…
Приближались выборы. Социалисты вновь выдвинули его кандидатуру. В конце апреля Жорес приехал в Кармо. Уже но дороге с вокзала в гостиницу его внимание привлекла афиша, на которой он увидел свое имя. Остановившись, он внимательно прочитал ее. «Жорес за работой!» — гласил заголовок. Затем следовал такой текст:
«Крестьяне! Он хочет отобрать вашу землю, ваши дома, ваши хозяйства в пользу таких же тунеядцев, как он сам!
Коммерсанты! Он разжигает забастовки, которые вас разоряют. Шахтеры! Возбуждая недоверие к вашим хозяевам, он стремится помешать тому, чтобы ваши дети получили работу! Деньги ваших профсоюзов идут на оплату его избирательной кампании.
Стекольщики! Он обрекал вас на голод в Рив-де-Жьере, он обрек вас на голод в Кармо, создав конкурирующий завод в Альби.
Патриоты! Чтобы лучше подготовить иностранное вторжение, он проповедует солдатам недисциплинированность и ненависть к командирам. Преданный синдикату безродных евреев, он защищал Золя, который выступал за предателя Дрейфуса.
Пробил час расплаты… Долой Жореса!»
Казалось, что Жоресу пора бы привыкнуть к злобной клевете, которую направляли против него политические противники. Здравый смысл подсказывал необходимость проявлять спокойное презрение к лживым нападкам. Но его собственная беспредельная правдивость, искренность не давали ему возможности понять, как люди могут пасть столь низко, И всегда он, с трудом сохраняя внешнюю невозмутимость, тяжело переживал оскорбления. Он и сейчас с содроганием, отчаянием стоял перед этой гнусной афишей, хотя она не должна была быть для него неожиданностью.
Год назад он приехал в Кармо для встречи с избирателями. Его сопровождала группа депутатов- социалистов. На вокзале их встретили друзья, местные социалисты во главе с неутомимым Кальвиньяком, много шахтеров и стекольщиков. Отсюда они направились к помещению профсоюзного центра, где Жорес должен был выступить с речью. На всем пути в каждом окне их ждали люди, нанятые маркизом Солажем и Рессегье. И тот и другой горели жаждой реванша. Один не мог забыть, что Жорес занял его место в палате, другой — историю создания стекольного завода в Альби. Они не пожалели денег. На головы участников процессии, сопровождавшей Жореса, полетели гнилые овощи, картофельные очистки, тухлые яйца, все потемнело от тучи золы, сбрасываемой на социалистов. Это сопровождалось дикими криками: «Жорес- нищета», «Жорес-позор!», «Жорес-разоритель!» Жорес оставался спокойным, продолжая этот крестный путь. Его спутники запомнили произнесенную им в тот момент фразу:
— Оставьте их; они забрасывают нас грязью, но позже они покроют нас цветами!
Жоресу в тот раз так и не удалось произнести речь перед избирателями. Люди маркиза спровоцировали в зале драку, и полиция удалила оттуда всех. В то время местная реакция направляла против Жореса недовольство многих кармозинцев строительством стекольного завода в Альби. Позиция Жореса в деле Дрейфуса использовалась для разжигания новой волны ненависти против него.
В отличие от предыдущих избирательных кампаний местные реакционеры пользовались небывало активной поддержкой Парижа. Там уже давно поняли, какую опасность представлял собой Жорес в парламенте. Министр внутренних дел, уже известный нам Луи Барту, лично занимался избирательным округом Жореса, как, впрочем, и Гэда, который баллотировался снова в Рубэ. Один из виднейших политических деятелей оппортунистов, Вальдек-Руссо, явился в Кармо, чтобы помочь коалиции, враждебной Жоресу. Для «республиканцев» из Парижа монархист маркиз Солаж был гораздо предпочтительнее Жореса.
Маркиз Солаж и Рессегье на этот раз не считали нужным хотя бы формально соблюдать законы. Давление на избирателей приобрело небывало скандальные формы. Причем хозяева Кармо уже несколько лет вели подготовку к выборам.
Местные социалисты самоотверженно шли к избирателям, агитируя за Жореса. Но повсюду они слышали в ответ одно и то же:
— Мы вынуждены голосовать за маркиза, чтобы иметь работу. Конечно, хорошо быть социалистом, но ведь надо же есть!..
— Мы получим работу на шахте, если маркиз будет депутатом. А если нет, наше дело плохо…
— Я получаю три с половиной франка в день, но если я проголосую за маркиза, то мне будут платить четыре семьдесят…
— Что делать? Надо голосовать за хлеб…
Главный тактический прием противников Жореса сводился к тому, чтобы любой ценой не дать ему говорить; они хорошо знали силу слова социалистического оратора. Поэтому на каждом избирательном собрании неизменно находилась группа людей, подымавших невероятный шум и крики. В некоторых деревнях кюре приказывали во время собрания непрерывно бить в колокола, чтобы заглушить голос Жореса.
Поздно вечером в день выборов 8 мая Жорес отправил в редакцию «Птит репюблик» телеграмму: «Я побежден крупным большинством. Кармозинский район склонился под давлением хозяев. Да здравствует социалистическая республика».
Однако в целом по стране позиции социалистов укрепились. Они получили почти в два раза больше голосов, чем на предыдущих выборах, и 54 мандата из 581. Выборы означали сдвиг влево. Сразу после выборов открыто реакционный кабинет Мелина ушел в отставку. Выборы показали, что наступление клерикально-шовинистической реакции в связи с делом Дрейфуса против республики наталкивается на серьезное сопротивление.
Итак, Жорес больше не депутат. Правда, руководители социалистов немедленно телеграммой предложили ему выдвинуть кандидатуру в пятом округе Парижа, где предстояла перебаллотировка и он имел реальные шансы получить мандат. Телеграмму вручили Жоресу на собрании в Кармо. Он поднялся на трибуну, прочитал ее и заявил:
— Я покину Кармо только тогда, когда Кармо прогонит меня!
Избирательное поражение не уменьшило влияния и авторитета Жореса. Лекционное турне, которое он совершал в июне, имело исключительный успех. Тысячи людей, стояли в очередях, чтобы попасть в зал и послушать Жореса. Пострадало в основном материальное положение Жореса. Депутатский мандат давал двадцать пять франков в сутки, а теперь Жорес испытывает подчас серьезные денежные затруднения. Тем более что семья его росла; Луиза родила сына. Дочка Жореса уже ходила в лицей. Он по-прежнему живет в Париже в небольшой квартире на улице Мадам, где у него был кабинет, поражавший гостей теснотой и бедностью.
После выборов Жорес занимает вместе с Жеро-Ришаром пост одного из двух политических редакторов «Птит репюблик».
Он попытался получить кафедру в Сорбонне и предложил прочитать курс лекций о социализме и его связях с идеями личности, морали, искусства и религии. Однако антидрейфусары не допустили его в университет. Итак, ему оставалась журналистика и, конечно, политика, от которой уже ничто не могло его оторвать.
После длительного правительственного кризиса, последовавшего за выборами и отставкой Мелина, формируется правительство радикала Бриссона. Его политика ничем не отличалась, по существу, от консервативной линии Мелина. Военным министром стал Кавеньяк, внук палача парижских рабочих в революции 1848 года, родственник генерала Буадефра и Пати дю Клама, состряпавших дело Дрейфуса. В отличие от своих предшественников на посту военного министра Кавеньяк решил пресечь движение за пересмотр дела Дрейфуса с помощью «документальных» данных 7 июля 1898 года он произнес в палате речь, в которой огласил ранее неизвестные документы, якобы окончательно уличающие Дрейфуса. Ему удалось убедить не только правых, но даже гэдистов. Палата почти единогласно проголосовала расклеить речь, что означало ее одобрение.
Дрейфусары приуныли. Вечером в этот день Жорес зашел к Леону Блюму, блестяще образованному сыну эльзасского банкира, примкнувшему к социализму, поскольку в ходе дела Дрейфуса он понял, что его еврейское происхождение закрывает ему путь к прямой политической карьере. Здесь собрались несколько социалистов-дрейфусаров. Все они были настроены мрачно; выступление Кавеньяка, как им казалось,
