Но можно ли пренебрегать чем-либо в утверждении социалистического идеала прочного мира? Нельзя же заниматься одной только декламацией. Жорес не оставляет и сомнительную идею международного арбитража. Он требовал в палате, чтобы Франция выступила инициатором создания постоянной системы всеобщего арбитража для урегулирования международных конфликтов. Он верил, что арбитраж, переговоры о мире полезны уже одним том, что они помогут разоблачить агрессивные силы. Но серьезно надеялся он только на Интернационал. Впрочем, многое вызывало тревогу и здесь. Поэтому он мечтал, что новый конгресс Интернационала примет наконец более конкретные и обязывающие решения.
28 июня в Сараево, в Сербии, националисты убили наследника престола Австро-Венгрии эрцгерцога Фердинанда. На другой день Жорес указывает в «Юманите» на опасность возникновения нового кризиса, если Австро-Венгрия собирается мстить. Жорес знал, что любое обострение обстановки даже среди малых стран может быть использовано великими державами. Но он еще не видел непосредственной угрозы мировой войны. Опасность казалась ему менее острой, чем во времена Танжера или Агадира. Откуда Жорес, как и его современники, мог знать, что уже 5 июля германский император обещал австрийскому послу безоговорочную поддержку, начав тем самым непосредственное дипломатическое развязывание мировой воины? В Германии стремились начать войну поскорее, ибо там понимали, что Россия и Франция еще не готовы к ней, что сейчас самый удобный момент. Но на поверхности обстановка казалась крайне неясной и смутной, и не только для общественности. Сам Вильгельм II, например, действовал в полной уверенности, что Англия не вступит в войну против Германии.
Но Жорес чувствовал общую тревожную атмосферу. Медлить нельзя. Приближается час испытаний для Интернационала. Жорес помнил звон колоколов Мюнстерского собора в Базеле. Надо создать условия для выполнения базельских решений во Франции. А для этого он хочет сделать их более конкретными, то есть провести те дополнения, которые оппортунисты отвергли в Копенгагене. Жорес и добивается этого на конгрессе Французской социалистической партии в Париже 14–16 июля 1914 года. Он вносит проект резолюции, дополняющий решения Интернационала призывом к проведению всеобщей забастовки, которая должна быть организована одновременно во всех странах.
Но Гэд выступил против. Он заявил, что всеобщая стачка в Германии была бы помощью русскому самодержавию, а во Франции — германскому милитаризму, что более передовые страны оказались бы под ударом. Итак, Гэд стал патриотом, а точнее шовинистом. На протяжении нескольких десятков лет он упорно громил Жореса за отсутствие революционности. Н вот пробил час, когда надо было решиться на конкретные революционные действия. Какой парадокс с точки зрения догматиков: Гэд оказался на правом оппортунистическом крыле, а Жорес возглавил левое, революционное направление во Французской социалистической партии! Для Жореса это было логическим продолжением всего его жизненного пути, пути честнейшего социалиста, никогда, даже во времена оппортунистических колебаний, не забывавшего конечную цель. И теперь он доказывает это людям, которые, подобно Гэду, клеймили его как неисправимого реформиста. И моральную поддержку Жорес получает снова из России. А там в момент пребывания президента Пуанкаре и премьера Вивиани в Петербурге бастуют 250 тысяч рабочих. Жорес писал в те дна, что народная Россия взывает к народной Франции через голову франко-русской реакции. В статье Жореса, опубликованной в «Юманите», говорилось;
«А какое это предупреждение для европейских держав. Революция повсюду стучится в дверь. Весьма неосторожно поступит царь, если начнет или позволит начать европейскую воину!
…Почва колеблется под всеми режимами угнетения и привилегий, и, если произойдет военное потрясение, многие из них рухнут».
Революционная линия Жореса — Вайяна формально одержала верх. Их резолюция собрала на съезде 1630 голосов, а резолюция Гэда и Компер-Мореля — 1174 голоса. Такой исход голосования отражает растерянность, царившую среди французских социалистов. Неопределенность положения и перспектив борьбы сознавал и сам Жорес. В самом деле, если всеобщая забастовка произойдет только во Франции, а в Германии она не состоится и начнется вторжение на французскую территорию? Как быть? Эта неясность отразилась и в его словах.
— Я не знаю ничего более великого и благородного, чем судьба, которая уготована пролетариату, — говорил Жорес на съезде. — Он должен остановить зачинщиков конфликтов и навести удар виновникам убийств. Но нужно также, чтобы он никогда не позволил использовать себя в интересах более циничного народа против парода, который оказался бы безоружным.
Жорес считал, что решение французского съезда должно быть обязательно дополнено решением Интернационала о конкретных революционных действиях против войны. И он спешно готовит доклад, с которым намерен выступить на предстоявшем конгрессе в Вене.
Однако события грозно развиваются. 23 июля Австро-Венгрия, которую подталкивал Вильгельм II, предъявила Сербии наглый ультиматум. Жорес понял, что дело плохо, что ждать конгресса Интернационала нельзя. 25 июля Жорес телеграфирует в Брюссель секретарю Международного социалистического бюро Гюисмансу: «Срочно созывайте бюро».
А клеветническая злобная кампания вокруг Жореса достигает во Франции апогея. Взрывом ненависти встретила буржуазная печать выступления Жореса на съезде социалистов. Тон задала езде 17 июля газета «Эко де Пари»: «Если завтра родина окажется в опасности и наши границы будут под угрозой, объединенные социалисты Франция организуют всеобщую забастовку, дадут сигнал к восстанию и бунту… Человек, который настаивал на этом и который добился принятия этой антипатриотической резолюции, не является, впрочем, каким-то неизвестным антимилитаристом или анархистом, жаждущим популярности, это сам г-н Жорес».
Но такие заявления выглядели весьма любезными. А вот что писал Морис Валеф в Пари-миди»: «Не думаете ли вы, что генерал, который перед началом войны прикажет четырем солдатам и капралу поставить к стенке гражданина Жореса, чтобы всадить ему в голову кусок свинца, которого там недостает, что этот генерал лишь выполнит свой самый элементарный долг? Я бы ему помог в этом».
«Аксьон франсез», со своей стороны, писала: «Действиям г-на Жана Жореса на чрезвычайном социалистическом конгрессе предшествовали сотни подобных актов, отмеченных тем же знаком подлости. Каждый знает, что г-н Жорес — это Германия».
Шарль Моррас опубликовал в «Аксьон франсез» статью о предательстве Жореса, основываясь на аргументации Жюля Гэда. Дело в том, что Гэд, который, кстати, через несколько недель станет министром в реакционной буржуазном правительстве, на съезде социалистов, выступая против Жореса, заявил со своей обычной резкостью, что всеобщая стачка, даже международная и одновременная, была бы преступной изменой социализму.
Моррас — автор теории «патриотической лжи», выдвинутой им еще в период дела Дрейфуса. Поэтому он отбрасывает слово «социализм» и говорит о государственной измене, хотя и продолжает ссылаться на Гэда. Шарль Рапопорт показал Жоресу эту статью.
— Не придавайте этому никакого значения, — ответил Жорес. — Г-н Шарль Моррас не может мне простить того, что я его никогда не цитирую.
Он бросил это замечание на ходу, но как оно характерно для него! Жорес видит в клевете Морраса чуть ли не следствие личной обиды, тогда как в действительности она выражает постоянную линию этого идеолога наиболее консервативной, реакционной, шовинистической пасти французской буржуазии.
Впрочем, в эти самые напряженные дни жизни Жореса ярко проявляются постоянные особенности его ума и характера. Его убежденность, верность идее, смелость сталкиваются со склонностью к иллюзорному восприятию окружающего мира. Но с иллюзиями приходится расставаться. Жорес мужественно переживает этот процесс, не переставая ни на минуту искать выхода. Это такие тяжелые дни для него! Головные боли, которые с юных лет иногда одолевали его, теперь непрерывно раскалывают ему голову.
Каждая фраза в речах Жореса, каждая строчка в статьях, которые он пишет ежедневно, отражают напряженную работу мысли, побуждаемой сознанием высокой ответственности, чувством долга перед социализмом, перед партией, перед родиной. После окончания чрезвычайного съезда социалистов, где он сделал все, чтобы добиться принятия резолюции о всеобщей забастовке против войны, он больше не упоминает об этой забастовке. В чем дело? Его тактику раскрывают слова, написанные 18 июля: «Что бы ни говорили наши противники, нет никакого противоречия между нашим стремлением приложить максимум усилий для сохранения мира и, если эта война все же разразится вопреки всему, сделать максимум для обеспечения независимости и целостности нации».
