— Мне больно! Что ты делае…
Сильная ладонь запечатала рот. Инстинктивно я выгнулась, принимая, и…
И все… раскаленный штырь, раздирающий надвое.
Было так много крови, что он и сам растерялся.
— Черт! Диван! Ты не знаешь, чем ее оттирают?
Я мертво молчала, покачиваясь от ненависти к тому, без которого еще полчаса назад не мыслила своего существования.
— Уходи…
— Крошка… — он сделал попытку погладить меня по голове. Но в глазах Эдика не было ни сострадания, ни жалости, а только… да, пожалуй, что раздражение. Я ей всего себя отдарил, а она…
— Я — не крошка, не детка и не куколка. Я — Алиса. Запомнил? А теперь уходи, очень тебя прошу.
Родители ничего не заметили. Отцу дали квартиру, и нужно было срочно переезжать. Диван, по молчаливому согласию, было решено оставить в старой комнате. В новый интерьер он совершенно не вписывался. Как Эдик совершенно не вписывался в мои ближайшие планы.
Так, что получается? Получается, я решила ему отомстить из-за неудачной дефлорации, которая к тому же случилась так давно, что уже и не вспомнить? Глупая причина, не находите? Хотя, быть может, кому-то она показалась бы очень весомой. Ну, скажем, отсутствие месячных, подпольный аборт, бесплодие и, как следствие, ненависть ко всем этим козлам, которые заманили маленькую принцессу в дебри реальной жизни и отобрали у нее драгоценную горошину. Ничего такого не было: тот эпизод вскорости позабылся, чего не сказать об Эдике. Смешно, но я по нему очень скучала. А со временем даже придумала достойное оправдание: от страсти можно не только голову потерять. Но позвонить не решалась, вроде, как это он должен был мне первым позвонить, ну и пусть, что не знал телефона. Любил бы — выяснил.
А дальше? А дальше временной провал в четыре года. Ничего и никого интересного. Честное слово, никого и ничего! А потом институт кинематографии, факультет сценаристов, вечернее отделение. Поступила, надо сказать, с трудом, без блата не обошлось. Но когда спишь с человеком четыре года, может он сделать для тебя небольшое одолжение и замолвить словечко, кому надо. На дневное его связей и моего пыла не хватило, но на вечерний — оказалось вполне. Так сказать, прощальный подарок. Мой милый Колобок собрался жениться, и молоденькая экзальтированная любовница ему была ни к чему. У него теперь был свой семейный ад, точнее, Ада. Так вот…
Вошла в второго сентября в аудиторию и замерла: на галерке сидел Эдик. В модном вельветовом пиджаке. Сколько времени прошло, многое позабылось, а вот этот пиджак до сих пор помню. И нейлоновая рубашка под ним. Он очень потел, но делал вид, что так и надо. Ну, что там рисует воображение? Слезы, сопли, поцелуи? А ни фига! Он меня не узнал. Вообще. Я его — да, он меня — нет. Словно и не было в его жизни девочки Алисы, которой, кстати, он мог исковеркать жизнь. Ну, это так, к слову. Но ведь обидно, да?
И кто сказал, что дважды в одну и ту же реку не входят? Мы не то, что вошли, влетели. Угар, страсть, только теперь по-настоящему. У него — опыт, и у меня — опыт. Если сложить, то получится хороший секс, но и только. Когда я поняла, что люблю Эдика и готова прожить подле него в тени, варя борщи и стирая грязные носки. Я даже рискнула бы родить, хотя, признаться, детей никогда не любила. Но… не сложилось. Мы спали вместе, иногда ночевали друг у друга, но он меня не любил. Иногда мне вообще казалось, что Эдик не способен на сильные чувства, разве что, они не касаются его очередного «проэкта», он так называл все, что делал. Будь то сценарий к фильму или работа дворником в соседнем подъезде. Впрочем, утро с метелкой — в те дни было редкостью, Эдику исключительно, фантастично везло. Его сценарии принимали на «ура». Мои запарывали и отдавали какому-то бездарю на переработку. Его приглашали в люди. Я же, как правило, коротала вечера дома, помешивая в кастрюльке никому не нужный борщ. А потом Коробкова пригласили на телевидении. В штат. В отдел документалистики, который вскоре переименовали в отдел журналистских расследований. Знакомые давились от зависти, я почти искренне радовалась — повезло. Эдик отрастил бородку, сменил вельвет на модную тогда замшу и обзавелся перстнем-печаткой. В сексе он был теперь тороплив и неряшлив. Делал дело и исчезал.
— Слушай, зачем я тебе нужна? — спросила я как-то, выпив лишнего.
— То есть как это зачем? — удивился он.
— Любить ты меня не любишь, хотеть — не хочешь, зачем я тебе нужна?
В глубине души я очень надеялась на то, что мои слова будут тут же опровергнуты, неуверенность — низвергнута, а отчаяние — побеждено. Но ничего такого не произошло.
— Наверное, мне с тобой удобно, — сформулировал наконец Коробков. — Иногда мне даже кажется, что я знаю тебя очень давно.
— Тебе не кажется… Мы с тобой действительно давно знакомы, — подсчитав, добавила: — Вот уже десять лет.
— Крошка…
— Я — не крошка, не детка и не куколка. Я — Алиса. Запомнил? А теперь уходи, очень тебя прошу.
Молчание. Он с любопытством провел пальцем по моей пылающей щеке:
— Надо же… Действительно не узнал. Блестящая игра, Алиса. Отличное шоу. В кои то веки шоу — это не я, шоу — это ты. Мои аплодисменты.
Только в этот момент я поняла, что потеряла его — окончательно и бесповоротно.
— Подожди!
Лестница насмешливо повторила наши шаги: его — стремительные, и мои — отчаянные. Не догнала.
С тех пор я его почти не видела, зато каждую неделю прилипала к телевизору.
— Впервые пресловутый 'шекспировский вопрос' возник в середине 18 столетия, — Эдик, облаченный в старинный английский костюм, виртуозно зажигает свечи. В жестах — сознательная эротика, во взгляде — жажда непознанного. — Тогда в руки английского архивариуса Джозефа Грина, страстного поклонника Шекспира, попало завещание поэта. Грин, дрожа от нетерпения, углубился в неразборчивые каракули. Но с каждой минутой его восторг угасал. Прежде всего, архивариуса поразили неграмотность и убожество стиля, плюс всепоглощающая жадность Вильяма Шекспира, который, подсчитав всю утварь доме (вплоть до солонки), ни словом не обмолвился о судьбе своих произведений. Ознакомившись с историческим документом, Грин задался закономерным вопросом: 'А был ли Шекспир?'
С тем же выражением на лице 'я знаю все, но вам все равно не скажу!' — Эдик бредет по узкой улочке, надо полагать, что улочка английская, из самого, что ни на есть Лондона. Да и прикид Коробкова подводит к такой мысли: клетчатое кепи, элегантная куртка, чисто английский зонтик. Как денди лондонский одет… Ну-ну, не на ту напали. Знаю я эту улочку. Полгода назад Эдик на ней блевал, перепив шампанского с водкой, а я его держала, чтоб в свою блевотину не рухнул. Пижон хренов!
С того дня и началась эта детективно-литературная история. В дальнейшем шекспироведы разделились на два враждующих лагеря. Одни придерживаются мнения, что Вильям Шекспир — это реальный человек, который жил в стыке двух веков, играл в театре, писал гениальные пьесы, счастливо женился и, наконец, скончался в возрасте 52 лет. Другие приводят доказательства того, что Вильям Шекспир — всего лишь безграмотный и прижимистый торговец солодом, чье имя было использовано в качестве литературного псевдонима. Кем использовано? Почему? И вот тут-то мы снова заходим в тупик. — Эдик действительно заходит в тупик, упираясь в кирпичную стену. Шарит по ней секунды две, а потом укоризненно поворачивается к зрителю:
…В свое время литературоведы называли сразу несколько человек, которые могли скрываться под псевдонимом Вильям Шекспир. Среди них чаще всего звучали имена Фрэнсиса Бэкона; графа Рэтленда; королевы Елизаветы и короля Иакова. В качестве возможного соавтора Елизаветы упоминался ее фаворит, казненный за государственную измену граф Эссекс. Были версии, что под маркой Шекспира творили сразу несколько скучающих аристократов. Этакая группа духовных единомышленников: один разрабатывал сюжет, другой творил, третий икал эффектную концовку… Смотрите наше специальное расследование на следующей неделе. С вами был Эдуард Коробков.
Вечером раздавался привычный звонок.
