Я кивнула, протягивая зачетку. Он, не глядя, поставил 'отлично' и расписался. И вдруг схватил меня за руку:
— Подожди, Варя, не уходи. Так тошно, а поговорить не с кем. Помнишь, как мы с тобой говорили? Долго, увлеченно!
Я снова кивнула и снова промолчала. Говорил всегда он, я же была благодарным слушателем. Впрочем, что все время переливать из пустого в порожнее?
— Когда Марьянка ушла, — Самойлов заговорил вдруг быстро и нервно, напомнив мне струну в пьесе Чехова. Еще несколько страниц, и она лопнет. — Я спать перестал. Страшно спать одному. Раньше прижмешься к ней, и вроде сердце начинает биться ровней. Спокойней, что ли. Теперь — кругом призраки. Алина стала приходить. Ничего не говорит, только смотрит в упор, а изо рта пена идет. Потом на кухню уходит и тарелками начинает греметь. Я свет зажигаю — она перестает. Гашу — снова гремит.
Он был отвратителен в своей старости и растерянности. Я вспомнила слюнявые губы на своем теле, вялый пенис, и к горлу поднялась тошнота. Господи, за что ты так меня наказываешь! За что?! Смешно, Самойлов тоже говорил о Боге, но только в своем ключе.
— Господи! Я ж ничего не знал тогда! Думал, поиграю немного, построю из себя плэйбоя доморощенного, а потом обратно к ней, под знакомое крылышко. Стареть. Но она-то не собиралась со мной стареть! И про Марьяну все давно знала: добрые люди напели. Уж не ты ли? — он вдруг недобро посмотрел на меня. Я отвернулась. — Нет, ты не могла. Ты — слишком для этого порядочная, хоть и шлюха последняя. Если б не это, то я на тебе бы женился. Но тут Марьянка подвернулась. И закрутилось.
…Алинка ведь для нее яд приготовила. Только чашки перепутала. Волновалась, наверное. Я пришел — они чай пьют, разговаривают. Меня, значит, делят. Алина спокойная, улыбчивая. Только белая, как простыня. И от Марьянки глаз не отводит: сравнивает с собой, ненавидит и ждет. Ждет, когда, значит, подействует. А потом вдруг поняла, что чашки перепутала. Закричала так страшно. Как свинья перед Рождеством. За живот схватилась. И ничком. Дальше — тишина. Мы с Марьянкой смотрим на нее и трясемся. Я до сих пор помню этот звук: ложечка в чашке. Мелко-мелко звенит.
Он воспаленно посмотрел на меня, схватив за руку. Словно ледяные тиски обхватили запястье.
— Потому и поженились, как только пересуды утихли: когда смерть встает промеж страсти, люди либо разбегаются, либо навеки вместе спаяны — сердце к сердцу, душа к душе. Потому и разбежались: смерть оказалась сильней, а страсть пугливей. Все в природе взаимосвязано. Может, и хорошо, что я тебя не взял, греха нет. Но и на мне нет, понимаешь? Она сама! А когда сама, то греха нет! Она же Марьянку хотела убить!
— Это тебе Марьяна сказала? — нарушила я свою, слишком уж затянувшуюся паузу.
Самойлов растерялся:
— Да. А что?
— Да ничего, — мне вдруг стало скучно и неинтересно. Я взяла зачетку из его вялых пальцев и лениво направилась к выходу. И только у самой двери позволила себе колкость: — На мертвых, Игорек, легче всего свалить свои собственные грехи. Мертвые все равно ничего не расскажут и не солгут. Весьма удобно, не так ли?
В коридоре наткнулась на Швабу.
— Ну, как там старикан? Пришел в себя?
Про Швабу я много знаю, так что церемониться не стала:
— Ты, выходит, с Марьянкой спишь?
Он ухмыльнулся:
— Завидно? Хочешь, втроем попробуем?
'Дурака слушать — только время терять, — сказала печка, улепетывая от Емели'. Я поступила также. Шваба удерживать не стал, заметив в конце коридора бледную Марьяну. Никак еще одно письмо с требованием денег получила! Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить, кто является загадочным шантажистом. Ай, молодца! И мужа, и жену, пусть и бывших, решил раскрутить на нужную сумму. Если так и дальше дело пойдет, то все у него получится. Заоодно и Марьянку в постели попользует.
Открывать глаза своей лучшей подруге я не стала: она взрослая девочка. Сама во всем разберется. В этом возрасте неплохо бы усвоить, что каким бы хорошим ни был бы секс, не болтай в постели лишнего. А если сболтнула — пеняй на себя.
17. 25.
Я все еще в компьютерном зале. Субботин меня просто достал! Через каждый десять минут подходит и спрашивает, когда я уйду. Когда надо, тогда и уйду. Ему что здесь, медом намазано?
Епишин пока не звонил. Не иначе, как его драгоценная жена опять истерику закатила. Не ожидала я от Ленки подобной прыти: раз, и замужем. Помню, в день свадьбы Колька пришел ко мне, пьяный и несчастный, в каком-то дурацком, коричневом смокинге — не черном, не серебристом, не белом, — а коричневом. Цвета подсохшего дерьма.
— Барби, я женился! — а сам мокрый и побитый, как ежик в тумане. 'Лошадка, лошадка!!' Сдохла давно твоя лошадка! Но зато японцы отметили как лучший мультипликационный фильм. И посмертно наградили ежика какой-то японской премией. Они любят такие картинки — абстрактные и сюрреалистичные. Философия тысячелетней выдержки. — Я женился!
Не поверила, пока паспорт не показал.
— Зачем?
— Она мне удачу приносит!
Нет, вы видели когда-нибудь такого идиота?! Разве может Крапивина приносить удачу? Она только и знает, как создавать проблемы. Впрочем, я опять субъективна и несправедлива. Раз женился, значит, так надо было. Кто я, чтобы возражать и устраивать сцены? Особенно теперь. Я — никто.
…Только что опять подходил Субботин. Словно невзначай погладил по плечу. Потное прикосновение. Меня замутило.
— Что делаем, Варенька? — ласково спросил он меня. — Сажаем факультетский трафик?
— Уйди, а? — попросила я его. Но он уселся напротив, выказывая явное желание поговорить.
— Что-то ты меня постоянно сторонишься. Не нравлюсь? Не люб? Не привлекателен?
— Скажем так, ты не в моем вкусе.
Уголки бледных губ дернулись. Видать, задела. Поношенный серый свитер, вытертые до желтизны джинсы, обкусанные ногти, узловатые пальцы. Интересно, он хоть когда-нибудь моет голову?! Не волосы — а сальные сосульки. Да, Субботину придется сильно постараться, чтобы я обратила на него внимание.
— Слушай, куколка Барби, а тебе разве не все равно? — обида уступила место любопытству. Тебе ведь не человек нужен, а половой орган. А у меня он, знаешь, какой?! Давай по-быстрому, у меня как раз сейчас перерыв.
И снова потное прикосновение. Почти хозяйское. Треск ширинки. Что он себе позволяет?!
— Да что ты себе позволяешь? — у меня началась истерика. Нервы в последнее время ни к черту. — Кто ты и кто я?! Тебе сказать, какие у тебя будут проблемы, унисекс ходячий, если ты хоть пальцем до меня дотронешься? Или сам догадаешься? Ишь ты, орган у него большой. Засунь его, знаешь, куда, лимита подзаборная?!
На минуту показалось, что Субботин меня ударит. Но он сдержался. Спрыгнул со стола — стоптанные кеды бесшумно приземлились на пол. Посмотрел зверем травленным в глаза и вышел.
За что я его так? И чего меня так занесло? Ведь, по сути, он прав: когда у меня приступ, то неважно, какой мужик, главное, чтобы он дело свое знал. И вдруг сорвалась, словно добропорядочная барышня, получившая свое первое непристойное положение. Сама себе удивляюсь. А, может, еще не все потеряно?! Вдруг организм натешился, а теперь решил сказать 'Стоп!'. Или же мне так нынешнего адреналина хватает, что уже и в постель не тянет? Кто бы объяснил!!! Коля, алло! Ты где? Ты мне нужен!
ГЛАВА 14
