всевышнего.
Проглотил князь «собаку блудливую», но нахмурился. Как может привести к богу тот, кто не дает покаяться?
— Святой отец, ты путешествуешь по делам церкви по стране, — размеренно сказал Влад. — Ты имел случай беседовать с добрым человеком и злым, с богатым и бедным. Скажи мне, прошу тебя, что говорят обо мне люди.
Весь страх с клирика тут же и сошел, словно снег в апреле. Радостно улыбнулся и подобострастно ответил:
— Великий господарь, с одного края до другого весь люд благословляет имя твоего величества. Все довольны тобой.
— Неужели? — только самые близкие люди уловили бы в голосе князя угрозу, но грек был так горд собой, что не заметил сгустившихся туч над головой. — Все?
— Именно так, государь. Говорят еще, что такого хорошего князя еще не было с тех пор, как существует Валахия. К этому я хотел бы добавить, что тебе надо еще только одно делать — ласковее и щедрее изливать свои милости на недостойных рабов твоего величества, приезжающих из святых мест, помогать им, чтобы они утешились в бедах, которые приносят язычники монахам. И тогда ангелы увенчают твое имя немеркнущей славой.
Он замолчал, явно довольный собственными словами. А, может, подсчитывал размер награды. Глаза Цепеша недобро сверкнули. Кулаки вновь сжались. Яблоко, хрустнув, распалось на неравные части:
— Врешь, пес двуличный! Забыл поговорку? «Солнце светит ярко, но все равно всех согреть не может». Иногда и солнце сжечь может. Благословляют, говоришь? А кто? Сын купца трансильванского? Я с его отца кожу живьем содрал, а мать приказал четвертовать. Или хозяин лавки, кого так обложили поборами, что теперь ему и вздохнуть-то нельзя?! Или девчонка деревенская на меня день и ночь молится, за то, что позор помог прикрыть? Над ней Ебата давеча снасильничал, а я ей мужа за то дал, пусть и плохонького, но своего, а прежнего жениха в армию забрил.
Отец Гектор облизал губы. Не того он ждал от этой встречи, ох, не того!
— Сказывают, господарь, люди в счастье и покое живут, потому как нет в твоем государстве разбоев, воровства и неверности.
— А ты и веришь, птица залетная! В низах, может, и нет. Знают, что дело будет коротким. По верхам с точностью не скажу. Разное бывает. Сам грешен, только грехи мои церковь без лишних слов и нравоучений отпускает.
— Пожертвуй малым ради большего!
— Ай, молодей какой! — Дракула хлопнул себя по колену. — Мне, выходит, можно?! Как остальным жить, если Бог на стороне убийцы? А ведь я душегуб, святой отец. Что так смотришь — неужели не ведал? Только сегодня умертвил троих. Мог бы и больше, да желание куда-то пропало. Чай, не в первый раз. И удовольствие в том нахожу. Знаю, что боятся меня. Сказал бы как есть на самом деле, тотчас бы поверил и отпустил с похвалой. Но вот чего не пойму: как люди могут благословлять государя-убийцу?
Грек понял, что попал в ловушку и залепетал, с трудом подбирая слова:
— Язык Бога прост и доходчив, а рука Его щедра. Так и твой язык прост и доходчив, а рука сильна и справедлива. В твоей власти простить нас или наказать. Государь, ты делаешь это ради блага государства.
— Разве можно убивать во благо? — почти ласково спросил Цепеш. Только греку от этой ласки совсем стало плохо.
— Господь наш был распят во имя спасения, — несмотря на жаркий день, священник покрылся ледяной испариной. — Его чудесное воскрешение есть доказательство…
— Мы только и думаем, что о страданиях распятого Христа, — перебил его Влад. — О великой жертве, которую приносит Бог, чтобы искупить грехи человеческие. Но что мы думаем о себе? Чем мы можем ответить — и что отвечаем — на эту жертву? Где наше место у подножия Креста? Укажи!
Молчание.
— Так как, святой отец, ты по-прежнему станешь утверждать, что в Валахии меня благословляют, желая многая лета?
На лице Гектора выступили красные пятна:
— Уверяю тебя, государь, ты ошибаешься — твои подданные любят тебя…
Дракуле надоела игра в кошки-мышки.
— Ебата!
Тот резво подскочил.
— Чего желает твое величество? — по лицу писаря князь понял — подслушивал. Коли так, ничего страшного, пусть запомнит, все как было и запишет для потомков: дескать, был князь Дракула так суров с клириком, что не терпел лжи и подобострастия.
— Чего желаешь, господарь? — повторил Ебата, тревожно застыв в поклоне. Спину ломило страшно. Рядом отец Гектор трясся осиновым листом — мелко и неприятно. Дракула не ответил: сидел с закрытыми глазами, откинувшись на спинку, и сосредоточенно думал.
Как-то не так вел себя князь последние дни. Добро б еще о проклятой душе своей забеспокоился! На это и общую странность в поведении списать можно. Мало ли что ему пригрезилось? Бывает, что привидится во сне геенна огненная, просыпается грешник в холодном поту, всю свою жизнь перетряхивая. А как перетряхнет — начинает прошлые грехи замаливать. Кто в монастырь пойдет, а кто добрые дела поделает — деньги, например, раздаст. У каждого свой путь. Сам Ебата таких людей не встречал, но люди сказывали — случается. Тут главное под раздачу попасть, потому и старался держаться поближе — а ну как ключи от казны передаст да прикажет бедняков порадовать. Тут-то Ебата свои ручки и погреет. Но чем дальше, меньше князь о деньгах и земных богатствах думал, все о душе толковал и о Боге. Иногда в голову Ебата закрадывалась крамольная мысль: а не хочет ли Дракула подвергнуть святое писание сомнению? А церковь — порицанию? Но ведь… — вскинулся Ебата, сделавший новое открытие: — Тот, кто сомневается, на службе Дьявола состоит.
Слишком плохо знал князя молодой писарь, чтобы так судить о нем. На службу к Дракуле поступил два лета назад. До того Пражский университет закончил, едва избежав обвинений в чернокнижестве. Подумаешь: пару раз плод пытался заклинаниями изгнать и мазь для вечной молодости приготовишь. Детишки, наверно, уже своими ножками бегают, а с личика прелестной белошвейки уже никогда сойдут темные пятна. Переборщил Ебата с лягушачьими лапками и соком разрыв-травы. Бежал из Праги ночью, но пожитки собрать успел. Коня по дороге увел, но совесть не мучила: пуще глаза своего беречь скотину надо, особенно такого жеребца. Разные люди по пути встречаются — честные и разбойники, никогда не знаешь, на кого попадешь. То же самое и про кошель сказать можно: кто ж его на поясе носит, на золотых завязках. Опля! И нет кошеля, а Ебата обогатился на десять золотых.
В Трансильванию Ебата подался, скорее, из чистого любопытства, чем по делу: во время учебы много слышал про летучих вампиров. Стоило студиусам напиться пенистого пива, как начинали сказывать одну страшилку за другой. И глаза-то у вампира красные, и зубы острые, и крылья перепончатые. Камнем падает с неба, впиваясь в шею когтями. Про то, как выглядела потом та шея, думать не хотелось. Зато страсть как хотелось на живого оборотня посмотреть. А если получится, то и зарисовать.
Но до княжества трансильванского Ебата так и не доехал: заплутал в валашском лесу. Конь, измученный бешеной скачкой, пал. Пришлось прирезать, глядя во влажные умоляющие глаза. Почему-то коня было жальче, чем себя.
Ночь обступила со всех сторон, и остался Ебата один на один со своими страхами. Кое-как развел костер, достал остатки вяленого мяса и черствую горбушку хлеба. Тут-то оборотень и явился. Был он крупным, заросшим, обернутым в волчью шкуру. От шкуры пахло железом и подсохшей кровью.
— Вечер добрый, позволь у костра твоего погреться.
Позволил. Куда деваться? Протянул полоску мяса, стараясь не выдать охватившую дрожь. Незваный гость взял, поблагодарил, молча прожевал. Потом протянул флягу крепкого вина.
Ебата сделал глоток и посмотрел в небо. Вокруг набухшей луны кружились нетопыри и вороны.
— Полнолуние скоро, — пояснил оборотень. — Нечисть силу набирает. Ты завтра по лесу не ходи,
