— Шербур, — тут же произнес маленький. — Почему так поздно?
— Задержались в пути, — ответил Хоскинс. — Мы могли бы встать на якорь в устье, но я не хотел болтаться там.
— А почему нет ходовых огней?
— Короткое замыкание, — нашелся Хоскинс, — извините, что так получилось. — И добавил: — А почему мы выясняем все это на холоде, на ветру? Давайте-ка спустимся вниз, побеседуем в уютной обстановке…
Должен отметить, что в течение следующего часа Хоскинс был великолепен. Мы сидели вокруг стола, курили и беседовали. Вскоре он извлек откуда-то бутылку бренди и, подмигнув, сказал:
— За это не заплатили пошлины. Пока… — И налил всем по щедрой порции. Мы выяснили, где они были в войну, повспоминали о ней, поговорили о контрабанде вообще, потом вспомнили один-два нашумевших на флоте скандала по поводу спекуляции необлагаемыми налогом сигаретами…
Они нас явно подозревали. Чувствовалось это за милю по их поведению. Они прекрасно знали свое дело и были явно неподкупны. Но, слушая болтовню Хоскинса, можно было решить, что мы сидим в полной безопасности в баре на берегу с парой случайных знакомых компанейских ребят.
Несмотря на царящую за столом непринужденность, я почувствовал, как меня пробирает дрожь. Эти парни из таможни наверняка устроят досмотр, хотя бы для формы. А даже самый небрежный и беглый досмотр КЛ-1087 может обернуться для нас катастрофой. Мы стали небрежными. На этот раз лодка была нагружена в надежде на то, что мы ни в коем случае не влипнем. Наряду с голландскими сигарами и несколькими отрезами материи, спрятанными в рундуках на корме, на борту имелось 360 бутылок французского вина — кларета и бургундского, укрытых под досками палубы, в фальшивых балластных отсеках и под сиденьями на мостике. Все было забито бутылками. У нашей КЛ-1087 вино чуть не из ушей лилось.
Я все больше нервничал. Прошел час. Веселая вечеринка подходила к концу. Скоро, я был совершенно в этом уверен, тот, что поменьше, поднимется и спросит, указывая на бренди и сигары: «И много у вас еще таких штучек?», а тот, что покрупнее, потянется и скажет: «Схожу посмотрю…» А мы будем сидеть, прислушиваясь к его шагам наверху, пока не услышим голос: «Джо, поди-ка сюда…» Да, вечеринка была веселой, но оба таможенника не желали забывать о своих обязанностях. Как, впрочем, почти все британские таможенники.
— Извините меня, ребята, организм требует, — сказал Хоскинс, и я услышал его шаги по направлению к гальюну. Пока он отсутствовал, в кают-компании царило молчание. Несмотря на выпитое бренди, язык мой оставался сухим и шершавым, словно наждачная бумага. Вскоре, однако, Хоскинс вернулся. Стоя в двери и глядя на меня, сказал: — Это на носу, если еще кому надо.
— Вот это для меня! — откликнулся тот, что был поменьше, и исчез за дверью.
Когда же и он вернулся, тот, что покрупнее, встал, потянулся и сказал:
— Ну, теперь досмотрим перед уходом.
— Конечно, пожалуйста, можете смотреть, — согласился Хоскинс, но тут его взгляд упал на палубу, и он воскликнул: — Бог мой, да у нас полкорабля воды!
Да, это была чистейшая правда. Вода сочилась сквозь щели в палубе каюты и булькала под ногами. Я и взгляда не успел отвести от этой картины, а воды прибавилось еще.
Последовавшая затем сумятица стала нашим спасением.
— Наверное, мы продырявили днище, когда сели на мель! — заорал Хоскинс и без всякой на то причины стрелой выскочил на палубу, словно там мог найти ответ на свое предположение. Затем неизвестно отчего погас свет. Я слышал, как Хоскинс натыкается на какие-то предметы прямо над нашей головой. Потом он спрыгнул вниз через передний люк. — Вода поступает слишком быстро! Вам лучше подняться на палубу!
Таможенники, спотыкаясь в темноте, ринулись на мостик по трапу. Судно быстро погружалось, хотя было совершенно очевидно, что особенно глубоко оно погрузиться не может. Чуть впереди, в лунном свете, виднелась мель, в которой увяз нос нашей лодки. Понятно, что под килем не больше трех футов. Хоскинс опять орал: «Помпы! Включи помпы!» И с помощью обоих таможенников я начал откачивать воду небольшой вспомогательной помпой, расположенной на корме. А Хоскинс все бегал, кричал и очень складно ругался, разыскивая «эту проклятую течь». Потом я снова услышал его голос:
— Не вижу никаких пробоин. Неужели это чертов клапан в гальюне? — И вскоре он громко крикнул внизу: — Ага! Точно, это он! Его оставили открытым! — На некоторое время все затихло. Через минуту Хоскинс вновь поднялся на палубу. Его сапоги грохотали как гром небесный. — Закрыл как раз вовремя, — сказал он, задыхаясь, словно пробежал десяток миль, чтобы сообщить нам эту новость. И, повернувшись к тому, что пониже, сказал с упреком: — Клапан-то нужно закрывать. Гальюн ведь ниже ватерлинии.
— О… мне очень жаль. Я не знал… — удрученно произнес тот.
— Я должен был вас предупредить, — великодушно ответил Хоскинс и обернулся к нам: — Ничего особенного не произошло. Воды кругом около 18 дюймов, но я закрыл клапан, и к утру мы все сумеем выкачать.
— Мне очень жаль… — снова начал таможенник. — И как это я не учел…
— Ничего, мы вам пришлем счет за испорченный ковер, — весело ответил Хоскинс. Он наклонился и заглянул в кают-компанию, где мягко плескалась вода. — Что ж, похоже, вечеринка окончилась. Придется нам переспать где-нибудь в рулевой рубке.
— А вы уверены, что все уже в порядке? — обеспокоенно поинтересовался крупный. Некоторое время он не говорил ни слова, и я стал подумывать, не подозревает ли он чего-нибудь: слишком странный оборот приняли события. И все же, очевидно, его молчание происходило исключительно от смущения. — Мы легко могли бы ссадить вас на берег.
— Нет, уж лучше мы останемся на борту, — ответил Хоскинс, — Спасибо, но нам нужно следить за помпами. Нам надо откачать воду до того, как начнется прилив.
Все снова задумчиво помолчали. Возможно, только совесть заставила меня подумать: «Не могут они вот так просто отказаться от своих намерений. Они все еще хотят произвести досмотр…» Но, к нашему счастью, это было не так. Шум, неожиданное событие, чувство вины и многое другое повлияло на их намерения. Когда же тот, что поменьше, сказал, переминаясь с ноги на ногу: «Ну, в таком случае…» — я сообразил, что раунд за нами.
Таможенники спрыгнули в свой катер, все еще извиняясь, предлагая помощь и желая нам всяческой удачи. И отвалили. Потом катер запыхтел против течения, а КЛ-1087 осталась удобно сидеть на мели. Начинался прилив. Рассвет приветствовал нас, стоящих в целости и сохранности, на палубе нашего судна.
Я прошелся по серому, заросшему, едва ли не столетнему лицу рукой:
— Нам просто повезло. — Я с трудом различал склонившегося над кормовой помпой Хоскинса.
— Голову не теряй, все будет в порядке, — сказал он, выпрямляясь.
— Но ведь клапан в гальюне. Был уверен, что он автоматический. — Я еще не избавился от удивления. — Его закрывать не нужно!
— Был автоматический. Да и сейчас таковым остается. — Я видел, что лицо его сморщилось в хитрой улыбке. — Это сегодня ночью его слегка заело. Тот, кто пользовался после меня гальюном, не мог не затопить корабль. — И он повторил мне, как малому дитяти: — Никогда не теряй голову.
Деловыми вопросами занимался целиком Хоскинс. Судя по поступавшим на мой банковский счет чекам, у него это получалось неплохо. За первые четыре месяца на мое имя в банке приходилось почти три тысячи фунтов, а в среднем заработок составлял около четырехсот фунтов в месяц. Круг операций значительно расширился по сравнению с чулочно-коньячным бизнесом, с какого мы начинали. Мы с каждым разом перевозили все более и более сомнительные грузы.
Не могу сказать, что обращал какое-то особое внимание на подробности. Я ничего и знать не хотел. Но мне было известно, что среди нашего груза однажды оказалось несколько корзин с надписью «Металлолом», в которых на самом деле находились автоматы Томпсона. В другой раз на борт был поднят небывалого вида чемодан с фальшивыми продовольственными карточками, напечатанными в Бордо. Постоянным и неизменным грузом были ящики с бутылками. Они прибывали от второразрядного винного торговца, но имели почти настоящие наклейки с надписью: «Очень Старое Шотландское Виски Джона
