– Здесь не место и не время говорить о подобных вещах, сеньора.
Возмущенная Зефирина встала из-за стола.
– Я сдержала слово и пришла к вам. Теперь сдержите свое.
Сквозь забранное решеткой окно она выглянула во двор: при свете факелов слуги смывали с плит пятна бычьей крови.
Руки дона Рамона опустились ей на плечи.
– Вы портите наш вечер, сеньора… Зефирина… Взгляните на луну, любовь моя.
Она обернулась, чтобы возразить ему. Именно этого ей и не следовало делать. Как и сегодня утром, невозмутимый идальго вновь походил на одержимого. Холодный дон Рамон, крепко обняв ее за талию, запрокинул ей голову и жадным поцелуем впился в губы. Он завладел Зефириной, словно дикий зверь завладевает своей добычей. Быстро откинув портьеру, за которой, как оказалось, стояла огромная кровать под балдахином, он в три прыжка отнес ее туда.
– Оставьте меня, мессир! – протестовала Зефирина.
Она думала, что, как и во время утренних свиданий, ей удастся выпутаться из создавшегося положения. Однако она плохо знала испанцев; в их жилах текла горячая кровь.
– Mi amor… belleza… mi corazo.
Он срывал с Зефирины одежды, выдергивал шнурки из корсета, упивался ее губами, покрывал поцелуями грудь, задирал юбки. Он был всюду одновременно. Никогда еще Зефирине не приходилось иметь дела со столь пылким и ловким мужчиной.
«А я была готова держать пари, что он сплошной кусок льда!» – успела подумать она перед тем, как закружилась в вихре чувств.
Ей надо было сопротивляться, отталкивать его. Но она только сладко застонала. Дон Рамон принялся ласкать ее бедра. Внезапно он остановился, пораженный своим открытием. В ней также пробудилось желание. Он испустил радостный сладострастный вопль.
С утра Зефирина уже успела побывать в объятиях двух сильных и красивых мужчин, пробудивших ее чувственность. Тело ее трепетало. Она жаждала любви, жаждала крепко прижать к себе мужское тело.
Она больше не могла сопротивляться, не могла говорить «нет». Третьему за сегодняшний день мужчине оставалось только собрать урожай, посеянный двумя его предшественниками. И как ни странно, именно об этом мужчине она думала меньше всего. Но зрелый муж, изощренный в любовных ухищрениях, казалось, был неисчерпаем в своей изобретательности.
– Иди сюда! – простонала Зефирина, тая от страсти в объятиях дона Рамона.
«Фульвио говорил мне, что на такое способны только юноши!» – подумала Зефирина.
Дон Рамон трижды обладал ею. Она находила в этом неизъяснимое удовольствие. Поначалу робкая, как любая женщина, познавшая в своей жизни только одного мужчину, Зефирина лишь покорно подчинялась ему; затем она, осмелев, сама начала предлагать ему правила игры.
Ей казалось, что в ней сейчас живут два человека. Мысли ее были с Фульвио – возлюбленным мужем, которому она давала клятву верности. Когда дон Рамон брал ее, она закрывала глаза и воображала себя в объятиях супруга; тело же ее упивалось любовью испанца.
– Прекрасная… божественная Зефирина… ты чувственна и нежна, настоящая женщина. Я люблю твое тело, твою грудь… Я больше не смогу без тебя, моя восхитительная возлюбленная.
Восхищенный дон Рамон, не переставая, ласкал ее золотистую кожу.
«Вот… у меня есть любовник, у меня есть любовник…», – повторяла она, удивляясь, с какой легкостью сменила свой титул честной жены на титул любовницы. «Я делаю это только ради Луиджи и Фульвио», – говорила она себе, чтобы заглушить угрызения совести. Она знала, что это не совсем так.
Насладившись ее сосками и опьяненный нектаром, источаемым золотым руном, доводившим его до безумия, дон Рамон встал и отправился за вином и фруктами.
Вытянувшись на широкой кровати, Зефирина разглядывала мускулистое тело мужчины, освещенное трепещущим пламенем свечей. Совершенно не смущаясь своей наготы, дон Рамон вернулся, неся поднос со сладостями.
– На соседней колокольне пробило полночь.
– Мне пора, – сказала Зефирина.
– Я хотел бы защитить тебя от грядущих опасностей… от жизни, быть может, даже от тебя самой, Зефирина.
Говоря эта слова, Рамон де Кальсада продолжал ласкать живот Зефирины.
– Ты чаровница, – шептал он, готовый вновь вступить в любовную схватку.
Она поцеловала его в шею и нежно, но уверенно оттолкнула от себя.
– Рамон, скажи мне, прошу тебя… Что произошло сегодня утром?
Дон Рамон вздохнул. Он лег на спину, заложив руки за голову.
– Это не моя тайна, Зефирина, она принадлежит «сама знаешь кому». Если он узнает, что я проговорился, я ломаного гроша не дам за свою шкуру; но я больше не могу да и не хочу ничего от тебя скрывать… «Он» послал меня за твоим сыном в монастырь святой Клариссы…
Зефирина села, поджав под себя ноги.
– В монастырь святой Клариссы, – повторила она упавшим голосом.
– Да, похоже, что ребенок находился на попечении одной женщины по имени Тринита Орландо…
– Донья Гермина, – прошептала Зефирина, став бледнее белоснежных кружев подушки.
– Негодяйка нас переиграла. Она вручила мне того бедного крошку, которого я привез сегодня утром. Но клянусь тебе, я ничего не заподозрил.
– Я верю тебе, Рамон. Но почему ты потом ничего мне не сказал? – жалобно проговорила Зефирина. – Я бы собрала своих людей, мы бы осадили монастырь.
Дон Рамон привстал, опираясь на локоть.
– А вот этого делать не надо, в твоих же интересах. Я не мог ничего тебе сказать, потому что был связан словом… Но знаешь, куда я потом поехал?..
– Сеньора Тринита Орландо?
Расставшись с Зефириной в гостинице Сан-Симеон, дон Рамон вновь постучал в дверь монастыря святой Клариссы. Как он и ожидал, ему ответили:
– Сеньора Орландо уехала!
Дон Рамон добился, чтобы его впустили. Он даже сумел поговорить с настоятельницей и вынужден был признать, что его провели.
Сразу же после его отъезда сеньора Тринита Орландо скрылась, захватив с собой оружие и кое-какие вещи. Идальго узнал, что за воротами монастыря ее ждал слуга, и она уехала, забрав с собой карлика и малыша, красивого шестимесячного младенца.
Мать настоятельница, похоже, была высокого мнения о сеньоре Орландо. «Такая почтенная дама, такая милосердная… Подумать только, сеньор, еще сегодня утром она взяла на воспитание малютку, подброшенную какой-то несчастной к воротам монастыря…»
Выйдя из обители, дон Рамон решил расспросить местного кузнеца. Действительно, тот сегодня утром подковал несколько мулов, запряженных в экипаж, в котором сидела дама, по описаниям напоминающая донью Гермину.
Еще кузнец сказал, что она спрашивала у него дорогу на Саламанку[57] .
– Дорогу на Саламанку… – повторила Зефирина. – Значит, она решила бежать в Португалию?
– Я больше ничего не знаю, – ответил дон Рамон. – Поверьте мне…
Зефирина была уверена, что он говорит правду. Она больше не удивлялась тому, что сейчас Рамон де Кальсада с легкостью рассказал ей все. Прекрасная саламандра только что испытала свою огромную власть над мужчинами. Теперь она понимала, насколько проще заставить их говорить «после», чем «прежде»…
Это открытие заставило ее задуматься.
– А ты случайно ничего не знаешь об участи моего несчастного супруга? – спросила она как можно более равнодушным тоном.
