откуда-то издалека, и его голос отдался гулом в ее голове, словно отдаленный рокот барабанов.
Кэтрин захотелось было спросить, кто такая Лестина, но губы не слушались ее. «Я слишком устала, – подумала она. – И я не желаю ничего про нее знать. Наверняка это окажется чем-то неприятным. Отчего они не дают мне заснуть? Это неважно!» И по щекам ее заструились холодные слезы.
– Никто и не собирается болтать. По крайней мере, до поры до времени. Ставки слишком велики. – Из-за спины женщины с лицом Феликса показалась Элиза. И это больше, чем все остальное, уверило Кэтрин в том, что она грезит: Элиза оказалась обнаженной, не считая цветастой полоски ткани, обернутой вокруг бедер.
– Эта желтая дрянь и так слишком долго своевольничала, – пробасил Джефф – пират с расстегнутой до пояса рубашкой, между полами которой виднелась густая черная поросль, покрывавшая грудь. Одной рукой он обнимал за шею феликсоподобную даму.
– С Кэтрин все в порядке? – Оказывается, Уоррен тоже был здесь, и ей захотелось укрыться. Ветерок с моря, холодивший кожу, подсказал ей, что она голая.
– Что это ты переживаешь? Как будто не с твоей помощью она сегодня напилась, – одернул его Адриен.
Он лежал совсем рядом, неприлично близко к ней – в присутствии всех этих людей. «Ведь это наше брачное ложе, – с негодованием подумала она, – и мы проводим свой медовый месяц. Они не должны смотреть на нас. Или это он пригласил их сюда? Мы поженились нынче утром, вот только я почему-то не помню, как прошла церемония».
– Это еще не дает тебе права одурманивать ее зельями.
– Одурманивать ее? – резко возразил Адриен. – Здесь кто-то что-то говорит про зелья?
– Это же ясно как день. – Голос Уоррена дрожал от гнева. – Вы что-то сделали с ней. Она никогда не стала бы вести себя так, если бы была в здравом рассудке.
– Кончай хныкать. – Голос Элизы был холоден как лед. – Ты прекрасно знаешь, что мы не давали ей ничего опасного. И она предназначена для Адриена. Оставь к чертям свои надежды, младший братец.
– Батюшки, неужто я выследил зеленоглазое чудище? – промурлыкала карикатура на Феликса.
– Заткни свою злобную пасть! – Лицо Элизы превратилось в нечто ужасное. Кэтрин подумала, что именно так должна была выглядеть Медуза Горгона, женщина со змеями вместо волос, обращавшая своим взглядом людей в камень до того, как Персей убил ее. Как это могло случиться? Ведь Элиза такая красивая и воспитанная.
– Я все расскажу ей, – вскричал Уоррен, и палуба угрожающе закачалась от его движений.
– Нет, не расскажешь. – Элиза так прижалась к нему, что Кэтрин показалось – они слились в одно целое.
Адриен склонился над нею. Она почувствовала, что он просунул ей под голову руку и приподнял ее, а к губам прижалось прохладное стекло.
– Пей, chere amie,[22] – приказал он.
Она не хотела пить, попыталась отвернуться, но у нее ничего не вышло. Вино закапало из угла ее рта. Она почувствовала, как холодная струйка щекочет ей щеку и шею. Адриен тихонько прижал пальцами ее веки, заставляя ее закрыть глаза и повторяя:
– Спи, дорогая. Вот – так хорошо. Крепко, крепко спи.
Деклан Уокер соскочил с лошади, бросил поводья стоявшему наготове слуге и направился к парадному входу. Он сильно опоздал к началу бала, причем сделал это намеренно. «Пусть она побесится, гадая, явлюсь я или нет, – думал он. – Пусть они все побесятся. Мне наплевать».
Выехав из «Ручья Делано», он выбрал самый краткий путь через болота. Он никогда не скучал: путешествуя по этой глуши, всякий раз на знакомой тропинке можно было обнаружить что-то новое, дающее пищу воображению. Трясина всегда была полна жизни, она росла и цвела в своей экзотической неподвижности.
А в сумерках становилась еще лучше. С наступлением тьмы ее окутывала волшебная тайна.
Корявые кипарисы, словно древние колдуны, темнели среди тумана и пара, растопырив бесформенную массу корней вровень с поверхностью воды. К этим корням, словно к узловатым коленям, припадала более мелкая поросль. Были среди нее и видоизмененные карликовые деревья, напоминавшие Деклану ужасных троллей, и их более дальние родственники, похожие на калифорнийскую секвойю. Временами встречались миртовые деревья в великолепии краткого цветения, или черные ивы, или дикие ирисы и тигровые лилии радовали глаз. Он никогда не уставал проникать в тайны здешней флоры и фауны, считая себя в некотором роде властелином и ревниво относясь к попытке чужаков проникнуть сюда.
А тут еще эта выскочка из Англии пытается ему доказать, что это ее земля! Мало того, она фактически уже продалась Адриену Ладуру, одному из самых отвратительных молодых людей, которых ему приходилось встречать за свою жизнь! Им уже пришлось столкнуться на пароходе, возвращавшемся из Мемфиса: они резались в карты на протяжении всей той жаркой, душной ночи, и Деклан смог убедиться в том, что Адриен – мошенник. С этого момента война была объявлена. Ни одному человеку не удавалось обмануть Деклана Уокера и оказаться безнаказанным.
Он обогнул угол конюшни и увидел дом во всем его великолепии. Изящный, красивый – настоящий дворец палладина. Во всех окнах горел свет, лившийся на террасы и аллеи. С того места, где он стоял, была видна и башня павильона, и то, что именовалось минаретом. Деклан задержался под густым бананом, закурил сигару и принялся незаметно наблюдать за окружающими. Мужчины в вечерних костюмах прогуливались по галереям и широким лестницам, под руку с дамами, облаченными в роскошные бальные платья. Между ними сновали чернокожие слуги. Нигде не было видно Кэтрин Энсон.
Деклан иронически скривил рот. Какая идиллия – даже теперь, когда Юг поставлен на колени и едва сумел выжить! «На что же это было похоже в их золотой век?»– гадал он. Какая-то часть его души иногда сожалела о том, что ему не пришлось родиться на полвека раньше в семье какого-нибудь плантатора. Он не мог оставаться равнодушным к тому ощущению избранности, которое с первых дней поселялось в душах даже таких негодяев, как Адриен Ладур.
Прапрадед Деклана в восемнадцатом веке перебрался в Нью-Йорк из английской части Канады.