– Как тебе сказать, государь? Венера может и усиливать и ослаблять… Она только что появилась, и я еще не все ясно вижу.
– Кто же она, эта Венера? На звездах этого не написано?
– Разумеется, написано, государь. На небе написано все, но глаза смертного немного могут прочесть там.
– Значит, кто Венера – нельзя узнать?
– Видишь ли, государь, для восемнадцатилетнего юноши любая женщина – Венера. Могу сказать одно: Венера сейчас в доме Девы, из чего можно заключить, что Венерой Аполлония будет девушка.
– А раньше была у него любовь?
– У кого?
– У Аполлония, конечно! Ты должен знать.
– Откуда, государь? Я исследую будущее, а не прошлое.
Император порывисто встал с места и крикнул в сторону балкона:
– Сюда, Аполлоний!
Математик взглянул на Диоклетиана с изумлением. Император побледнел и, схватившись за голову, пошатываясь, направился к алтарю Юпитера, белевшему в дальнем углу зала. Снял с жертвенника белое полотняное покрывало, покрыл этим покрывалом себе голову, поднял вверх правую руку и несколько минут истово молился. Потом опять накрыл алтарь полотном и уже спокойно позвал:
– Квинтипор!
Но юноша не услышал. Запрокинув голову, он вглядывался в звездное небо. О! Если бы усвоить науку Биона! Или если бы хоть где-нибудь билось сердце, к которому можно было бы приклонить разгоряченную голову!.. Саприция? Странно, но он вовсе не желал, чтобы на лоб ему легла шершавая рука доброй старушки. Отец?.. И он ему не нужен. За годы путешествий Квинтипор отвык от родителей. Правда, когда-то было так приятно засыпать в постели, прижавшись к матери. И сколько было веселья, когда Квинт, чтоб прогнать ломоту в пояснице, ложился ничком на пол и приказывал сынишке поплясать у него на спине. А здесь, в Антиохии, и в отношениях с Бионом появилась какая-то отчужденность. Что с ним творится?.. Благоволение императора?.. Нет, нет, не может быть! Он хорошо знает, что милость государя может в любую минуту иссякнуть. Но почему он так верит теплому взгляду императора и боится холодного лица августы?
В одном из окон напротив погасили свет. Юноша поймал себя на том, что давно не смотрит на небо. Это, конечно, Титанилла! Кому, кроме нее, могло прийти в голову оставить праздничный стол ради звездного неба. Интересно, какую звезду она ищет? Угадать бы, чтобы взгляды их встретились там, в беспредельной выси. Знает ли она, что вот этот золотой солид – Юпитер, а серебряный сестерций – Венера. Тот заходит, а эта восходит. Вдруг юноша чуть не вскрикнул от радости: взгляд Титаниллы устремился на восток.
– Квинтипор!
Он вздрогнул. Но это был голос императора.
– Что прикажешь, божественный повелитель?
– Называй меня просто государем… Ты хочешь спать?
– Нет, государь.
– Все равно, пойди к себе, выспись как следует. Устал, наверное, – потрепал он юношу по щеке. – Где ты расположился?
– Недалеко отсюда, рядом с комнатой Биона.
– Рядом с Бионом? – Лицо императора помрачнело. – Хороший учитель Бион? Как он с тобой обращается?
– Он любит меня больше, чем отец, государь!
– Вот как?.. Ну, хорошо, Квинтипор, ступай. Я позову, когда понадобишься.
Потом вдруг хрипло спросил:
– Как ты называешь своих родителей?
– Обычно по имени: Квинтом и Саприцией. – И, будто оправдываясь, пояснил: – Они меня так научили.
Лицо императора опять прояснилось; он приветливо протянул юноше руку для поцелуя:
– Спокойной ночи, сын мой.
Бион, не подымаясь с места, кивнул ему на прощанье. Квинтипору бросилась в глаза необыкновенная бледность и растерянное выражение Бионова лица.
Император тоже заметил перемену в Бионе. С раздражением, даже с какой-то издевкой он обратился к математику:
– Ты очень хочешь жить, Бирн?
– Не больше, чем любой человек моих лет, божественный государь.
– Ты понял, что умрешь?
– Я никогда не считал себя бессмертным.
– Ты знаешь больше, чем нужно для того, чтоб жить.
